Робко приняв чашу из рук Марона, Ван скромно отпил вино, и почувствовал, как усталость понемногу, пусть еще пока медленно и неуверенно, но все же оставляет его.
Чуть удобнее устроившись на ложе, Китай глубоко вздохнул и, как мог ласково глядя на Рим, всеми силами пытаясь превратить переговоры в мирную беседу о делах насущных, начал спокойно и размеренно отвечать на поставленные ему вопросы.
-Когда мы прибыли к Цезарю Августу, нам сказали, что он слишком занят, и не может принять нас в ближайшее время, ару, - Ван сделал грустное лицо, совсем почти такое же, какое делал Гай минуту назад, а затем как бы невзначай совершил повторный короткий глоток из чаши и чуть улыбнулся уголками рта. – Поэтому было решено отправить меня к вам для того, чтобы вместе мы смогли сделать какие-то наработки обсуждаемого послами торгового пути, ару йо.
Предложение спокойной беседы, сделанное Римом, было заманчивым, даже более того. Вану очень хотелось отогнать все деловые мысли и расслабиться хотя бы на полчаса – но стоило ему решиться на это, как перед глазами вдруг предстало стало надутое лицо министра, отчитывающее его за невыполненное задание - простейшее из всех заданий, как он непременно бы сказал - и от этой картины китайцу как-то поплохело.
С трудом сдержав мимику лица и оставшись неподвижным, Китай неслышно вздохнул, и хотел было продолжить гнуть политическую линию, но сперва решил ответить на оставшиеся вопросы - из чистой вежливости.
Вопрос о возрасте заставил Вана задуматься на секунду, но затем он все же решил говорить правду, несмотря на ее неправдоподобность.
-На самом деле, я давно перестал считать свои годы, ару, - Яо отвел взгляд в сторону, на кусты, из которых лилась музыка, и по-птичьи наклонил голову к плечу. – Но если представить примерно, сколько времени я себя помню, то мне что-то около двух тысяч трехсот тридцати лет, ару йо. И четыре года из этих двух тысяч трехсот тридцати я провел в пути к вам, Гай, ару.
Доносящаяся из зарослей мелодия действительно заинтересовала Вана. На всем протяжении своего долгого путешествия он довольствовался лишь руганью и спорами министров (в которых терпеть не мог принимать участие), и его душа безумно соскучилась по хорошей, красивой музыке.
Хотя он планировал лишь на секунду отвлечься от разговора и насладиться звуками, но, во многом благодаря страшной усталости, против воли совсем ушел в себя и свое слушанье, забыв все то, что собирался сказать. Вместо поддержания беседы он сидел, прикрыв усталые глаза и почти бессильно опустив руки, оперев чашу на ложе, все еще склоняя голову к левому плечу и слушая, наслаждаясь каждой доносившейся до него нотой. После стольких дней нескончаемого шума и говора музыка казалась настолько прекрасной и нежной, что Китай был готов перестать осуждать даже тех двух барышень, что до сих пор сидели у ложа Марона (а что, собственно, они там делали?) и плюнуть на всю политику, и все торговые пути, и прочую немузыкальную гадость.
…Резкий птичий крик вырвал Яо из блаженного наслаждения музыкой. За криком пришел более трезвый взгляд на сложившуюся картину и дикий, нечеловеческий стыд. Проклиная свою усталость и рассеянность, Ван виновато посмотрел на Рим, и , извиняясь, произнес, таким тоном, словно он был невыучившим урок учеником на уроке директора:
-Простите, меня, я, кажется, забылся, ару. Музыка у вас просто великолепна, ару йо…
Ван лихорадочно соображал, как же загладить свою вину за такой «выпад» из реальности, и, чтобы скрыть свою панику и смущение, отпил вина, скрыв чашей свое исказившееся на мгновение гримасой стыда и отчаяния лицо. В конце концов, в данный момент он представлял свою страну, и должен был держаться достойно великой Империи Хань, а не уходить в себя, заслушавшись чьим-то музицированием.
Найдя, наконец, в себе силы снова посмотреть на Гая, Ван смущенно вздохнул и тихо произнес:
-Я действительно извиняюсь за свой неподобающий вид и поведение, гос… Рим, ару. Я был бы счастлив, если бы у меня была возможность немного отдохнуть после своего пути, но дело, с которым я пришел, не может ждать, ару йо. Ради такой важной вещи, как торговый путь между нашими великими и ужасно отдаленными друг от друга странами, я готов выглядеть посмешищем в ваших глазах, - и чуткое ухо могло бы заметить, что это «ваше» относилось не к самому Марону, а скорее к куче римских людей, наверняка прятавшихся в кустах и за деревьями, и уже хихикавших над рассеянным послом, ну и, конечно, теми двумя женщинами, что и не думали прятаться.
Хотя, сказать по правде, Китаю вовсе не хотелось поскорее закончить дела и уйти – ему куда больше хотелось закончить политику и просто насладиться божественным садом, вкуснейшим вином, и чистейшим, непохожим на раскинувшееся над империей Хань, римским небом.