Saolaítear na daoine uile saor agus comhionann ina ndínit agus ina gcearta. Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Эти слова мучили Ирландию последние несколько месяцев. Он слышал шепот за спиной, слышал сдавленные смешки. Лишь колония, пригород для английских аристократов, где они могут построить свои высокие особняки,  поиграть в гольф и выпить чаю со льдом и лимонной долькой, в то время как ирландский народ используется как подстилка под сапоги сэров, в то время как честный ирландский парень должен кормить семью из десяти детей. Иные районы Ирландии застраиваются мануфактурными производствами. Воздух здесь спертый, копоть чернит небо, машинное масло и другие побочные продукты безобразными пятнами плавают на поверхности некогда кристально чистых озер. Бывший некогда плодородным чернозем активно эксплуатируется. Там, где раньше зеленел клевер, теперь эрозия почвы, лишь сухие, стоптанные куски земли. Маленькая Ирландия работает на две страны. Одним все, другим ничего.
Ирландия сжал руки в кулаки. Обычно светлые, радостные, сверкающие юностью зеленые глаза были прищурены и напряженно вглядывались вдаль, через Ирландское море, словно хотели узреть сквозь тысячи километров, сквозь повисший над водой густой туман «лицо врага».
Привыкший с самого начала своего существования к гнету, нападкам и гонениям, ирландский народ мог бы смириться с таким соседством. Плодородная, богатая земля могла бы еще долго  давать хороший урожай, прокармливая две страны. Но если бы проблема была только в этом… Что есть «неволя»? Отнюдь не решетка на окнах, не замки на дверях, не связанные руки и не прикованные к кандалам ноги. Что бы хорошо разобраться в этом понятии, нужно по-настоящему познать, что такое свобода. Ни один человек не может потрогать свою свободу, ее нельзя увидеть или понюхать, нельзя перепродать за выгодную цену, нельзя повесить на стену, но тем не менее каждый, даже самый незаурядный, самый посредственный человек, относится к ней очень трепетно. В чем же преимущество быть свободным? Порой Патрику казалось, что легче остаться с Англией. «В конце концов, он оказывает мне поддержку, он защищает меня…», думалось Патрику.
Но это были лишь минутные слабости, неуверенность перед грузом, который ляжет на Ирландию при получении независимости. Свобода подразумевает собой ответ за самого себя. Сам отвечаешь за свои слова, поступки, сам выпутываешься из того, во что успел вляпаться, сам себя защищаешь, сам себе рука помощи, сам себе товарищ. Проблемы Ирландии официально перестанут быть проблемой Великобритании. Свобода – это, в первую очередь, ответственность, огромная, тяжка ответственность, надо ли говорить, что многим она приходится не под силу.
«Я должен буду стать еще сильнее, еще лучше… Они оценят меня, они увидят меня! Больше никто не посмотрит на меня с высока!».
Мысли о свободе проникли в Ирландию легкой тенью. Там, далеко, за океаном, реет флаг Америки;  Статуя Свободы, представляющая собой прообраз американской идеологии, высоко поднимает свой огонь. Огонь свободы… именно этот огонь охватил сердца ирландцев. По началу люди лишь шептались об этом, не признаваясь в своем желании не только окружающим, но и самим себе. «Независимость» была чем-то непристойным, о чем приличные молодые девушки не посмеют говорить на людях, а порядочный джентльмен и вовсе считал оскорблением заговорить о таком со своими собутыльниками. Но чума свободы расползалась, сердца загорались. Чем Ирландия хуже всех остальных? Чем Ирландия плохая страна? А главное, почему эта Англия считает себя властной над ней? Когда эти вопросы были впервые озвучены, уже тогда было положено начало перевороту. Это будет война. Война за свободу, праведная война. Пусть мы погибнем, пусть нас не станет вовсе, пусть английские штыки порвут грудь последнему из нас, пусть он, издав отчаянный хрип, упадет на землю, но он упадет на СВОЮ землю, тогда он обретет свою свободу. Пусть, выйдя из тени Англии, Ирландия вспыхнет под ярким светом других государств, пусть они разорвут ее в клочья, пусть не оставят ничего. Ирландия сама выбрала этот путь, это будет ее ошибками, на которые она имеет полное право, это будет ее дорога, и пусть свобода не знакома ирландцам, их гордые сердца предпочтут смерть нелепому существованию. За свободу стоит бороться, за свободу стоит умереть. Не за ордена будут сражаться ирландцы, не за деньги, не за ресурсы, и даже не за чужую землю, а за свою, родную, любимую, знакомую с детства страну. «Может, это безумие, и никто из нас не вернется домой, но это будет едино правильное безумие, наше последнее безумие, самое охватывающее, самое поражающее, пусть оно придаст нам сил. Теперь Англия… теперь Англия мой враг». Патрик сглотнул. Вряд ли можно найти себе врага страшнее, чем Великобритания. Что ж, если так предписано судьбой, пусть Ирландия умрет с гордостью. Он не будет молить о пощаде, он не опустится на колени. Больше никогда.
«А как же Север?», Патрик встревоженно обернулся к девушке. «Сможет ли она перенять это бремя? Нельзя обвинять ее в том, что эта ноша может ее напугать, нельзя насильно заставлять ее присоединится к своему безумию,  ведь тогда, тогда он может погубить свою дорогую сестру! Но разве она сама не зачахнет в английской тени?..."
- Какая ты у меня славная, Рыжая – Патрик болезненно улыбнулся – жаль лишь, что тобой так пользуются…

Отредактировано Ireland (2013-03-28 17:20:04)

"Господин Керкленд, да вы просто магистр тонких намеков, ни один мастер-иллюзионер не разгадает вашего хитроумного замысла!", корил себя Патрик. "Зачем, зачем ты сказал это, глупец!? Что ты теперь будешь делать!?"
- Что ты имеешь ввиду? Это очередная из твоих пьяных фантазий, братишка?
Патрик громко, самозабвенно рассмеялся, запрокинув голову и прикрыв глаза, хлопая себя по бедрам. У него была привычка смеяться немного грубо, спонтанно и ... словом так, что все окружающие непроизвольно начинали смеяться тоже. Причем, его никогда не волновала ситуация, в которой он находится, он будет смеяться и на деловом совещании, и с пистолетом у виска, лишь бы его что-то рассмешило, а рассмешить его способно все, что угодно. Покажи ему палец и он повалится со смеху, вспомнив ту-самую-шутку-которую-ему-рассказал-братишка-Уэльс-пару-лет-тому-назад. И вот когда на него начнут гневно смотреть, отдергивать, шикать или просто недоумевать, что произошло, он начнется смеяться еще сильнее, еще громче, хватаясь за живот и пытаясь что-то сбивчиво объяснить, что, впрочем, все равно будет безуспешно.
За пазухой у Ирландии и впрямь задорно бряцала фляжка. Иногда он наливал в нее виски, иногда абсент, порой коньяк, но то, что в ней всегда было что-то налито, в этом можно было не сомневаться. Никогда не знаешь, где повезет на собутыльника.
- Чуть что, так сразу напился! - сказал Патрик, немного успокоившись.
Заметив реакцию сестры, мужчина наклонил голову на бок и широко, лучезарно улыбнулся, умиляясь. Он души не чаял в своей сестре. Ладно что он, Ирландия, бегает у Англии на побегушках, но когда колонизатор нагло использовал Север, тогда Патрик по настоящему негодовал, тогда ему больше всего хотелось войны. Войны не для пролитой крови, не для людских страданий, но для свободы. Часто Юг рисовал себе в своем богатом воображении идеалистические картины, где он со своей дорогой сестрой каждую неделю гуляет в Айриштауне, меж шумящих деревьев, заслоняющих своими добротно поросшими зеленью ветками ласковое ирландское солнце, вдоль мирно балансирующей воды. Как правило, в этих мечтах Рыжая свободно лопает шоколад, плитка за плиткой, они свободно беседуют о чем-то своем, то и дело радостно смеясь, и никакого Артура поблизости, с его вечными приказами, постоянным брюзжанием и надоедливой, вездесущей педантичностью. Вечно Англия пытается причесать всех под одну гребенку, причем не самую лучшую.
Приобняв сестру, Патрик, сохраняя непринужденное, наглое выражение рыжей мордахи, откусил кусочек фарлса.
- Понимаешь, - сказал он, смахивая со рта крошки - я все думал о том, как бы нам с тобой было бы хорошо без... без Артура.

Патрик замер, затаив дыхание. Он это сказал. Самому не верится. Одно дело, когда некие скверные мысли случайно забредают тебе в голову, и ты до последнего не признаешь их присутствия как такового, другое дело, когда ты озвучиваешь это, словно делая самые страшные кошмары вполне себе реальными и ощутимыми. Да и потом, она осудит его, она непременно осудит его, повезет, если не влепит ему пощечину. Как сильно Англия затуманил ее светлый разум? Безусловно,  Ирландия много раз имел дело с Артуром непосредственно. Артур... он умел сыграть на самых низменных слабостях, умел манипулировать при помощи твоих же собственных фобий, более того, он вселял в тебя СВОИ страхи, СВОИ опасения, заставляя тебя заботиться в первую очередь о них, а не о себе. Артур эксплуатировал, как эксплуатируют бездумную болванку на фабрике, подгонял под себя, из всего извлекая выгоду. Но разве можно кого-то в этом обвинить? Напротив, это требовало острого ума, это требовало глубокого знания психологии, это требовало сильного характера, и потом, для кого Англии еще стараться, как не для себя любимого? Для Франции? Увольте. Но это не значило, что Патрик все оставит, как есть, что он позволит использовать свою дорогую сестренку как механизм, заполняя ее голову английскими  бредовыми идеями.
Тем не менее, "хрупкая" девочка, о которой Ирландия изо всех сил старался заботится, с жаром оттолкнула Патрика так, что тот по инерции сделал несколько шагов назад, прежде чем смог остановиться.
- Да ты… Да ты..! Да как  ты можешь думать о подобном?!
"Ну что ж, я, по крайней мере, ждал этой реакции. Все так говорят. Все удивляются, все кричат:"Как вообще можно так говорить?", словно легким намеком на независимость я уже оскорбил, причем не кого-то там, а нечто святое, неприкосновенное. А все его треклятые козни."
- Глупый, глупый, глупый!
"Ну вот же, надулась. И что мне теперь с ней делать?"
Около пятнадцати секунд Ирландия просто молча стоял, слушая, как шумят волны, разбиваясь о мелкую гальку, как отдаленно кричат чайки, как гудит ветер в полых стволах старых деревьев в парке. И все это не отрывая взгляда от своей сестры. Она, похоже, даже и не думала поворачиваться. Была в ней такая особенность, надуться из-за всякой ерунды. С самого раннего детства Патрик часами ползал перед ней, бил себя в грудь, извиняясь и каясь, таская ей плюшки и шоколадки в знак добрый воли, после чего она, впиваясь в брата презрительным взглядом, как бы с отвращением вырывала сладость у Юга из рук и, не менее презренно чавкая, как бы говорила: "Я простила тебя. Пока что."
- Ну, милая, - Патрик сделал попытку приблизится, более не в силах терпеть раздирающую душу тишину - разве я сказал что-то, что могло тебя как-то обидеть?

Север все не поворачивалась, Патрик начинал чувствовать себя в крайней степени неловко. Он уже не знал, что нужно сказать, как ему поступить, чтобы вернуть сестру в нужный ему разговор. Да, этот разговор был действительно необходим, не только для него, но и для всей британской семьи, хоть и начался он не самым лучшим образом. Наверное, Ирландии стоило изначально назначить сестре более официальную встречу, подготовить свою мини-речь, дабы быть более убедительным, но… он был слишком легкомысленным. Сам он этого не замечал и если его в этом упрекали, Патрик лишь отмахивался. Импровизация, умение дрейфовать по течению жизни – главные ирландские принципы, причем на каком-то этапе своей жизни Патрик добился определенного мастерства в этой сфере. «На месте разберемся», вот она, любимая фраза младшего Керкленда. Косматой рыжей головой руководят только импульсы, да вечно разгоряченное сердце. Серое вещество свободно бултыхалось в литрах алкоголя практически с самого начала жизнедеятельности Южной Ирландии, спасибо тезке Патрика. Но так ли это плохо, по сути? Да, порой импульсивность доставляла Патрику неудобства, но больше она раздражала других. Например, Англию. Старший из Керклендов, казалось, является абсолютной противоположностью Югу, из-за чего у этих двоих всегда возникали масса разногласий, как мелких, так и серьезных, как теперь. Когда Ирландия еще подтяжки носил, да бегал вместе со Скоттом по берегу, играя в «войну», дожидаясь Артура из его многочисленных плаваний, тогда Ирландия искренне боялся Англию и испытывал перед ним трепет, какой испытывает всякий младший брат перед старшим, который, непременно, является авторитетом. Но время нещадно искажает не только человеческие жизни, но и судьбы целых стран. Патрик вырос, относительно возмужал и, если можно так сказать, стал более дерзок и решителен. Да, возможно он и смог бы терпеть Артура, но смотря что подразумевается под этим терпением. Не пытаться избить Артура всякий раз, когда тот будет встречаться Югу на приемах? Запросто. Безропотно продолжать влачить жалкое, рабское существование колонии? Не приведи Господь. Война не есть лучший способ получения желаемого и, возможно, не была лучшим решением, но альтернатив как то не представилось, а оставлять все как есть удел слабохарактерных сопляков.  Осталось лишь помочь Северной прийти к этому выводу. Но каким образом?
Патрик тяжело вздохнул. Неожиданно резкий порыв уже холодного ветра еще сильнее взъерошил непослушные рыжие кудри. Чуть только «мальчишке» вздумалось приобнять свою сестру, извиниться, да отложить эту тему еще на пару лет (при мысли об этом он поежился и смачно сплюнул в сторону), как Север внезапно повернулась и принялась «бить» его в грудь. По началу, Патрик удивился. Густые, почти как английские, брови парень взвел вверх, зрачки малахитового цвета глаз сузились, руки уже было хотели рефлекторно схватить девушку, да постараться ее удержать, но реальной надобности в этом не было. Почти что крохотные женские кулачки не могли причинить реальной боли. Но все же Патрика зацепил этот жест. «А как бы она поступила, если бы это сказал не я, а Артур? Стала бы она вести себя также фамильярно?». Удивление сменила легкая раздраженность и озадаченность. Порой такая дорогая, родная, самая близкая сердцу сестра казалась вовсе чужой. Являлось ли это следствием влияния Англии? Ирландии было легче свалить все на него, как обычно не вдаваясь в детали.
Еще более внезапно девушка убрала свои кулаки и, словно обессилив, обняла Патрика. Последний моментально обмяк, мрачные, абсурдные мысли отошли на второй план. Считайте, что это был один из импульсов. Любовь к сестре была превыше всего, потому то Юг не мог сейчас оставить сестру в покое, потому то было так важно донести до нее идею независимости. Он отнимал ее. Англия отнимал у него ЕГО сестру. Жаль лишь, что она этого не понимает. Подобные собственнические замашки Патрик оправдывал своей безграничной заботливостью.
Еще раз вздохнув, на этот раз больше от умиления и облегчения, одной рукой Патрик приобнял сестру, а второй принялся аккуратно, словно боялся очередного взрыва эмоций, гладить ее по голове.
- Ты действительно идиот. А я… я не знаю. Это трудно. Просто… Ух, прости, Ю-ю, я не знаю…
«Идиот? О, милая девочка…». Патрик предпочел отстраниться. Его взгляд вновь впился в горизонт. «Не знаешь, значит? Ну это ничего, я тебе все объясню».
- «Чтобы жить спокойно, нужно затратить не меньше усилий, чем для того, чтобы править миром»
Голос Патрика звучал вычурно сухим. Он выдержал паузу, словно хотел, что бы сестра смаковала, как виски, каждое его слово, а затем продолжил:
– Эти слова принадлежат Анри-Бенжамену Константу, мыслителю… – здесь голос ирландца впервые вздрогнул. Это был ключевой момент - … французского либерализма.
Слово «французский» он всегда произносил с особым трепетом. Причиной тому были события, имевшие место быть более трехсот лет тому назад. Тогда незнакомые корабли впервые причалили к каменистым, неприветливым ирландским берегам. Именно тогда Патрик впервые увидел среди французских экспедиторов того, кто первым принес в Ирландию огонь свободы. То был даже не американец, как полагали многие, а француз. Светлый образ того мужчины, искры, неизменно горящие в голубых, как северные ледники, глазах, ирландец до сих лелеет в глубинах своей души, как некое сокровенное таинство, боясь придать его  суду окружающих. Он был тем самым, с кем Артур с самого раннего детства заклинал Патрика даже не разговаривать. Возможно, это и было ошибкой, но там, триста лет назад, под непроницаемой сенью густой ирландской листвы, маленький Юг восторженно слушал рассказы иностранца о том, что такое свобода, о либерализме, о духе революции, о равноправии и народном единстве. Все это не могло не завлечь маленького, впечатлительного мальчика. Вскоре французы уплыли, боясь гнева англичан, что слишком много позволяли себе в те времена, но имя главного из них до сих пор волновало ирландское сердце, заставляло губы безмолвно роптать, предаваясь кратким воспоминаниям.
С тех пор младший Керкленд активно интересовался книгами французских просветителей. Это, безусловно, было сокрыто от каждого из членов британской семьи, до этих пор.

Отредактировано Ireland (2013-04-17 14:27:18)

- Братец, мне не нужны твои «fraincis». Мне нужен ты, Англия и братишка Уэльс. Я хочу твоего счастья, но ты не думал, что кровью добьёшься лишь худшего?
- Вот видишь, ты все сама поняла, Северная!
Голос парня сорвался на крик, не то восторженный, не то отчаянный. Долговязые руки, обладающие, однако, примечательно длинными, тонкими пальцами, непроизвольно принялись, словно сами собой, пламенно жестикулировать.  Патрик напрасно полагал, что это сможет передать весь перечень эмоций, которые он испытывал. То были и злость, злость на Артура, злость на то, что он заставил Ирландию с сестрой не раз пререкаться, и облегчение от того, что разговор, наконец-то, принимает правильный оборот. В то же время, Патрику было очень важно донести свою мысль до Севера, потому жестикуляция, Юг полагал, могла придать словам убедительность. Всем своим небольшим существом Керкленд стремился зажечь в сердце сестры тот же огонь, что некогда охватил его самого.
- Ты сама же только что заговорила о войне, хотя я даже не поднимал этой темы, что может говорить лишь о ее неизбежности, о ее необходимости!
Патрик решил проигнорировать факт того, что Север даже не вспомнила о Шотландии, перечисляя членов семьи, в которых она, по ее словам, нуждалась, и только то. Могло ли это быть связано с тем, что братишка Скотт, как и Патрик, не редко подумывал о независимости и, как следствие, о войне за нее? «Но, даже если бы так, она, эта милая девчушка, не отвернулась бы от Шотландии только из-за этого. Или это Англия опять надавал ей «дельных» советов? Вечно он указывает, с кем ей общаться!».
Раздосадовавшись на собственные абсурдные мысли, Патрик пнул случайно попавшийся «под горячую ногу» камень и еще раз плюнул, словно этим поставил некую точку в своих размышлениях и, все же, решил вернуться к разговору с сестрой. Однако, голос Патрика резко изменился. Интонация его стала более тихой и, наверное, правильнее сказать мечтательной, хотя это не совсем верное слово.
- By the way, тебе не стоит недооценивать мощь Франции, сестрица. Французы поистине… - последнее словосочетание Патрик словно выдохнул с воздухом,  - … удивительные люди
В беспокойной рыжей голове вновь забродили отрывки, маленькие фрагментики из прошлого, обрывки того, что время, на пару с жизнью, укутало темной вуалью воспоминаний. Того, что должно было быть забыто, закинуто вместе со старыми панталонами и альбомом с семейными фотографиями в сервант на чердаке, но почему то все еще продолжало жить и теперь, спустя страшно подумать сколько лет, словно ожило, да еще и с новой силой, с большим рвением. Нечто, что казалось от оттенка прошлого лишь глупой, ставшей далекой сказкой, теперь было реальнее реального. Все это и пугало, и смущало, заставляя Патрика на какое то время прекратить свои пламенные возгласы и, схватившись за щеку, которая, казалось, вспыхнула синим пламенем, отвернуться от сестры, бросая томные, вычурно печальные взгляды в далекое море. Именно море когда-то сыграло с Ирландией злую шутку, которая еще не скоро сможет быть забыта. Перед глазами то и дело всплывало одно и то же лицо, в голове гудела одна и та же фамилия, так и нарываясь на то, что бы быть произнесенной.
- Есть у меня один знакомый, - пусть Юг наконец решился сказать что-то, голос и сам вид его был как бы отсутствующим, не от мира сего, - он вовсе не похож на тех французов, которых нам описывал Артур.
И, не поднимая взгляда на сестру, Патрик, вздыхая как молоденькая девица, скорее для себя, чем для кого-то, не желая быть услышанным вовсе, прошептал:
- Он и на человека то едва похож
Резко свалившийся приступ ностальгии, как не странно, развеяла сестра. Как то крайне очаровательно она протянула Южному остатки фарлса. Последний наконец решился посмотреть ей в лицо и, не отрывая внимательного, но, все же, нежного, полного братской любви и благодарности взгляда, едва заметно улыбаясь, принял угощение, однако есть его не стал, а лишь держал в левой руке.
- Я не хочу этой «независимости», я хочу остаться с Артуром.
Подобного ответа младший из Керклендов вовсе не ожидал. Такое могло только присниться в кошмарном сне после очень плохого виски, да и то при особенных обстоятельствах. Наверное, для Патрика это была та самая вещь, мрачная тень которой не давала ему спокойно уснуть долгими зимними ночами. Но все это время она казалась такой далекой, невозможной, до этих пор.
По телу ирландца пробежал легкий холодок, после чего он мгновенно вспылил, вспыхнул, как фитиль. Окончательно вырвавшись из эскапического состояния, Патрик пришел в бурную ярость, которая была лишь защитой от разрывавшей его сердце досады и обиды. Глаза, что пять минут назад были подернуты легкой пленкой наводнивших Патрика фантасмагорий, словно метали молнии. Зрачки сузились, брови нахмурились. Выронив несчастное угощение, юноша машинально схватил свою сестру за кисти рук и, глядя ей прямо в глаза, скрипя зубами, скорее шипя, чем говоря, выпалил:
- Артур? Ты хочешь остаться с Артуром!? Глупая, почему ты не понимаешь, что он лишь использует тебя? Разве тебе не хочется существовать и с ним, и со мной, и с Уэльсом, и с Шотландией на равных условиях? Почему ты не хочешь полноценной семьи, где каждый ее член равноправен, почему не хочешь быть личностью, а не пустой болванкой в английских руках? Это рабские отношения ты называешь семейными?  Это, по-твоему, братская любовь!?
Словно обессилив от своих криков, Патрик отпустил сестру и пошатнулся, как подкошенный от удара. Его взгляд забегал по аллее, по верхушкам многолетних, могучих деревьев, по каменным дорожкам, на которых, совсем недалеко, прогуливались ирландцы… словом, везде, лишь бы не смотреть на сестру. А земля, тем временем, рассыпалась под его ногами. Казалось, вот-вот предательски заструятся слезы. Еще с детства младший Керкленд утвердил привычку нередко плакать, и в последствии никак не может от нее отделаться. «Не время нюни распускать, болван», мелькнуло в голове, и Патрик, пересилив себя, повернул взгляд к сестре. Голос его звучал ровно и спокойно, лицо уже ничего не выражало. Юг словно осведомлялся о погоде или чем-то в таком же духе.
- Значит, Артур тебе дороже, чем я?

- Да.
Размеренную тишину парка нарушил громкий, смачный хлопок. Первые секунды Патрик словно пребывал во фрустрации. Его не волновали ни боль от удара, ни перешептывания прогуливающихся мимо людей, ни стайка мелких птиц, одновременно вспорхнувших с куста, испуганных резким звуком, шумно хлопающих крыльями и панически чирикающих. Ко всему Патрик оставался безучастен, ничто больше не волновало его, как одно противное, ужасающее своей четкостью, своей краткостью, своей однозначностью «да». Даже белоснежные паруса, даже яркий сине-малиновый костюм, даже исполненные мерцанием тысячи галактик, живые, чувственные глаза – все это стало неважным, все это испарилось, все это вернулось на запыленную полку воспоминаний, расступаясь перед более кратким, но значащим гораздо больше, убийственным «да». Это слово, как тягучий яд, наполняло Керкленда, дразнило его, маяча прямо перед глазами, задевало за самое больное, за дорогую сестру. Его братская любовь, которую Патрик всегда так рвался доказать, была здесь «третьей лишней». Артур оказался лучше, Артур оказался любимым. Но какого черта!? Проведя с Александрой все ее, да и, в общем то, свое детство, Патрик ожидал такого поворота событий меньше всего. Более того, он рассчитывал на свою сестру. Англия всегда был занят, постоянно находился в разъездах, постоянно принимал гостей и, чуть только они покидали его дом, объявлял им войну. Погрязший в своих безумных компаниях, увлеченный лишь своими опасными начинаниями, гонясь за славой, за богатством, за уважением, ведомый лишь собственным эгоцентризмом, разве вспоминал он об Ирландии? Да, иногда он навещал своих младших братьев и сестру, даже как то привез Югу охапку прекрасных, благоухающих пионов из Китая, но то была совсем другая история. Разве эти короткие визиты могли идти в сравнение с совместной жизнью Юга и Севера? Патрик всегда полагал, что они с сестрой являются частью чего то одного, что для него нет никого дороже, чем Александра, и в то же время он надеялся, что она считает также, ждал от нее полной пропорциональности в чувствах. Неужели он, Патрик, не заслужил этого?
Итак, Александра сказала «да». Ирландец всем своим существом уповал на то, что она, все таки, скажет «нет», что в панике начнет горячо убеждать его, что для нее нету никого дороже. Понимая, что это уж слишком самонадеянно и самовлюбленно, Патрик готовился к худшему, а именно к тому, что Алекс начнет мяться и говорить что-то невразумительное, не принимая ничью сторону, что было на нее очень похоже. Но услышать «да»…? Патрик даже предположить не мог, что любимая сестренка так поступит с ним. В таких случаях говорят «вонзила нож в спину», но вряд ли это могло быть хотя бы на половину больно, как ответ Севера. Она не просто сказала, что Англия ей дороже, чем Южный, она сказала это хладно, резко, не задумываясь, так, словно ответ очевиден. Хотя, почему же словно? Ей ничего не стоило растоптать чувства брата.
«Но где я оступился? Чем этот англичашка подкупил её? Чем он, damnaigh tú, лучше!?»
Убитый горем, Патрик звучно всхлипнул, не отводя от сестры слезящегося взгляда, в котором, однако, сквозила не жалость к себе, не мольба к сестре, а жгучая озлобленность и отчаяние. Юноша хотел задать волнующий его вопрос, но слезы душили его, и поэтому он только судорожно сглатывал, сжимая в кулак дрожащие руки. И вот, сестра не нашла ничего лучше, как ударить того, кому она итак отвесила хорошенького пинка. Все так же трясущейся рукой Патрик медленно дотронулся до горящей щеки. Происходящее с трудом доходило до парня, во многом из-за того, что было слишком ужасающим для того, что бы поверить в него. 
- Мужчина ты или кто?! Не хнычь. Ты знал об этом. Ты прекрасно знал. Ты мой брат, а Англия, он, как ты выразился, не совсем человек. Он выше всем обычных понятий о человеческих полах или расах. Я только не могу понять почему ТЫ этого не понимаешь. Почему ты лезешь за всякими французами. Они воспитывали тебя? Защищали всю твою жизнь? Опекали тебя, когда Эр Ви ушла?!
Если бы не всеохватывающее отчаяние, Патрик рассмеялся бы.
- Что же ты такое говоришь…? – Керкленд откашлялся, - Что он наговорил тебе, чем запудрил твою головку? Его защита – это жалкая жалость к рабам, не сочувствие, не проявление любви. Его тщеславие не позволяет ему оставлять «его собственность» на произвол судьбы, а ты принимаешь это за милость. Где был Англия, когда твои города грабили и жгли скандинавы? Сколько лет мы страдали от их набегов, в то время как Англия был слишком занят собой? Неужели ты забыла это сложное время, когда с тобой был я, когда я помогал тебе, а не он? Если бы не я, сейчас ты была бы куском какой-нибудь Норвегии!
Патрик утер нос рукавом и без того безнадежно испорченного пиджака.
- А Франция… он не такой. Он относится ко мне, как к равному, он верит в меня! Верит в то, что я смогу быть свободным, что я смогу быть самостоятельным, что я достаточно силен для этого! Франциск обещал, что поддержит меня!
Тяжело дыша, едва держась на ногах, Юг все таки нашел в себе силы придержать сестру за плечи.
- Он и тебе поможет, он поможет НАМ добиться своего, если ты одумаешься, если примешь мою сторону

Отредактировано Ireland (2013-05-04 16:50:31)

Погода резко переменилась. Если брать в учет климат Британских островов, то более удивительным, чем резкая смена солнца на дождь, являлся бы как раз таки стабильный погожий день. Отвлекшись от созерцания семейной драмы, ирландцы лениво поползли по своим домам, то и дело озираясь и перешептываясь. Небо затянули тучи, с моря подул сильный ветер, трепля и без того беспорядочные волосы Патрика, приподнимая края потертого пиджака, заставляя многовековые деревья со скрипом тяжело качать своими обильно поросшими зеленью ветвями. Воздух стал тяжелым, как отвратительного чувства ком, застрявший в горле, и удушливым, как подступившие слезы, которые не должны быть увидены дорогой сестрой. Пусть и некрупные, но в угрожающем множестве, да к тому же ледяные, капли дождя не заставили себя ждать. Пока что дождь был едва ощутим, но каждый ирландец знал, что пора искать укрытие. С такой же вероятностью, с какой легкий дождичек мог оборваться сию же минуту, он мог превратиться в настоящий, опасный ураган.
Но волновала ли какая-то вода Патрика? Сестра коснулась его лица, легко, словно тень, мертвенно бледная, холодная, дрожащая, не похожая на саму себя всего каких-то минут тридцать назад. Что может случиться с молодой девушкой за полчаса?
- Француз верит во всех, кто против Англии. Конечно, зачем учить историю, слушать рассказы стариков. Твои Французы шли на что угодно, лишь бы навредить Англичанам.
Нежданно даже для себя, юноша вспыхнул. Постоянные упоминания о Франции заставляли его вновь и вновь погружаться в те сладостные воспоминания, приоткрывали завесу между настоящим и прошлым, позволяли вновь узреть столь лелеемое, столь дорогое ирландскому сердцу. Однако, сейчас его смутило не это. Как могла Север покушаться на запертое в золотой клетке сердца Патрика воспоминание? Так грубо, так нещадно она рушила иллюзии, которыми он, может быть, тешился! Да, он это признавал. Он сам придумал себе идеальный мир, построенный на одной короткой встрече, на одном ласковом жесте, на одном лишь неоднозначном взгляде, на одном лишь полупрозрачном намеке. Но такому человеку, как Патрик, было этого более чем достаточно. А такому человеку, как Франциск, было несложно дать повод, хотя это, конечно же, ничего не значило, чего Патрик не знал. Посеяв в своей душе скромные семена надежды, Патрик ждал, ждал вот уже два столетия, сгорал от нетерпения увидеть плоды своего ожидания. Конечно, как всякий безнадежно влюбленный, (а он, увы, был таковым) Кёркланд надеялся. Он никогда бы не сказал, на что он надеялся, не потому, что он не знает этого, а потому, что такова природа всякого влюбленного существа. Именно эта природа, а также скромность, которая вообще у этого рыжего шкеда появилась внезапно именно там, где не надо, не позволяли выразить свои истинные ожидания. Свобода? А, да, это важно. Союз? Хорошее прикрытие, чтобы быть ближе к НЕМУ. И конечно же, как всякое влюбленная материя, Патрик бы никогда не признался в том, что он влюблен.
Как самый обыкновенный молодой человек, Патрик имел право на свои безумные мечты и надежды. Но Александра прямым текстом спокойно рушила самое дорогое для своего брата, абсолютно не меняясь в лице.
- Хотя ладно, я не хочу.…Не хочу, что бы тебе было плохо. Ты можешь делать что хочешь. Только помни, что я… Я возненавижу тебя, если ты уйдёшь
Проявляя чудеса резвости в полупьяном, убитом состоянии, младший Кёркленд отскочил от своей сестры, как от прокаженной. Сердце? Какое сердце? Зачем оно ему теперь?
- Не хочешь, что бы мне было плохо, и говоришь мне в лицо такие ужасные вещи!? Ты вот это все сейчас вообще серьезно!? Íosa! - Патрик схватился за раскалывающуюся голову. – Прошу тебя, sistah, я молю тебя, скажи мне, что я в бреду, скажи, что все это дерьмо, которое я только что услышал, ложь! Черт вас подери, я не могу во все это поверить, я просто не могу поверить!
В отчаянии, так, словно это что-то изменит, Патрик пнул первый попавшийся под ногу камень и, по привычке, сплюнул, больно грубо и по-мужицки, непохоже на него. Все так непохоже на него. Неужели, и он успел измениться? «Демократ значит, да? Заболтал её? Убедил? Исправил положение? Остался без сестры, живая мишень Британской империи, да к тому же этот Франция… Прочь из моей головы!».
Отчаяние, смешавшееся со жгучей болью от потери, да к тому же не какой-нибудь побрякушки, а единственной сестры, вырвалось из груди Патрика глухим вскриком, болезненным, низким и хриплым. Вот сейчас, уже сейчас, он закроет глаза и этот безумный день оборвется, он проснется в своей кровати в холодном поту и потом еще долго будет смеяться с сестрой над таким глупым сном. «Проснись же! Вставай!».
- Тогда знай, что те, кто не с нами, те под нами! Если ты так хочешь этого, если ты выбираешь ЭТО, и ты и впрямь готова понести такие потери, если, конечно, я вообще хоть что-то для тебя еще значу и буду считаться за потерю, то вспомни, когда твой дорогой Англия будет захлебываться в крови, когда ты останешься обездолена, когда тебе будет нечего есть и негде будет укрыться, и все твои «друзья» отвернуться от тебя, и на тебя будут направлены наши пистолеты, если ты сможешь пережить это, вспомни мои слова,  damnaigh tú!