Ван подул на немного озябшие пальцы и спрятал их в рукава жесткого ципао.
Да-а, весна в этом году планирует быть холодной, ветреной и даже снежной, словом, совсем ничем не радует. Впрочем, в последнее время Китай вообще ничего не радует, а над всей его землей гуляет тоска.
Вот уже несколько лет, просыпаясь по утрам, он мчался к зеркалу и с суеверным ужасом проверял, не стали ли его глаза шире, кожа белее, а волосы желтее. Это, конечно, было больше в шутку, он понимал, что вряд ли за ночь сменит расу, но страх-то был настоящий. Да и кто бы, скажите на милость, не боялся бы, если б в его дом вдруг влезли наглые гости и начали строить там свои порядки? Например, скинули со стола вашу плошку с рисом и водрузили бы своих улиток или гнилую сельдь? Понравилось ли вам бы это?..
Китаю, мягко говоря, не нравилось. И речь сейчас шла даже не о европейских миссионерах, проблему с которыми он должен был «решить» (ха-ха три раза) сегодня, а больше все же о чужеземной маньчжурской Цин, сидевшей у бедного маленького китайца уже даже глубже, чем в печенках. Если бы ихэтуани свергли Цыси и реставрировали Мин, Ван был бы действительно самым счастливым человеком в мире. И если бы Европа не вмешивалась, то, возможно, так бы все и случилось, но нет, как это – Европа, и не вмешивается?! Смешно.
Ван вздохнул и остановился. Кажется, дошел.
Вернее, дожил.
Слыханное ли дело: сам господин Ван идет на встречу к какому-то европейцу? Сам господин Ван должен быть гостем у своего гостя, должен «уговорить его не участвовать в подавлении восстания», как наказала вдовствующая императрица, должен пресмыкаться перед белым только потому, что Китай в данный момент слаб.
И, честно говоря, не нужно быть гадалкой, чтобы понять, что реванша не будет.
Китай чихнул, помялся с ноги на ногу, но стучаться не стал. Обернувшись, он взглянул на видневшийся вдали Запретный город, и печально склонил голову. Раньше все было по-другому.
Раньше… Да, раньше. Раньше он был сильной, могущественной страной. Пусть ему практически никогда не везло в международных войнах – это не делало его менее сильным, менее великим, менее Поднебесным. Еще со времен пяти императоров и вплоть до Чжу Юцзяня Ван, несмотря на некоторые сомнения, все же знал, что он велик. Но Мин пала, но сгорел Юаньминъюань, но пронеслись как ночные охотники англичане с опиумом и пятнадцатью миллионами серебряных лян контрибуции.
А сейчас… Белая чума пожирала Поднебесные земли, сея за собой засуху и холеру. Конечно, Ван слышало о том, что в некоторых местах миссионеры старались помочь его народу, создавали приюты и кормили бедняков, но это выглядело скорее как исключение, чем как правило, на фоне несправедливой дискриминации европейскими гостями нехристианского населения Цин. А уж если снова вспомнить об Опиумных…
Впрочем, вот о них точно хватит уже вспоминать.
Единственным, что еще хотя бы иногда заставляло верить в светлое будущее, был и оставался Цзыцзиньчэн*, пусть, возможно, и не неприступный, но все еще тот же самый Цзыцзиньчэн, готовый быть собой даже после того, как падут пекинские стены. Юаньминъюань сожгли, а Цзыцзиньчэн оставили, а Цзыцзиньчэн выжил и продолжил выситься над Китаем, укутанный в перину тумана.
Светало. Ван взглянул на восток и увидел очертившийся там солнечный диск, медленно и неспешно поднимающийся со своего ночного ложа.
В последнее время Китай любил смотреть на восход солнца. Это заставляло его думать, что еще не все потеряно, и что определенный шанс выжить еще за ним, что, раз настало новое утро, то он жив, то он еще поборется за свое счастье и за следующий прохладный пекинский рассвет.
Не только в Японии восходит солнце.
Ах да, Япония.
Нет, лучше и не задумываться, и не поминать даже.
Ван тряхнул головой, нащупал рукой дверь, и тихо постучал костяшками пальцев несколько раз. От этого дверь неслышно приоткрылась, и Китай надавил на нее уже увереннее, на дрожащих ногах проходя в дом.
Насколько вероятно, что его сварят в супе?
Нет, все же вряд ли.
Он замер, не зная, куда идти дальше, и испуганно озирался по сторонам, нервно впиваясь пальцами в косяк.
Неудобное ципао продувалось утренними ветрами насквозь, а в голове гуляла паника.
Если бы Европа не вмешалась, Ихэтуани свергли бы Цин.
Да, безусловно.
Именно так.
-你好?** – его голос разорвал спокойствие миссионерского квартала, и Китай сам себя испугался, но спохватился и выпрямил спину.
Переговоры, да. Переговоры.
Шаньди его защити.

Едва его слова были произнесены, как вокруг несчастного китайца снова сгустилась тяжелая тишина, но все равно абсолютно ненадолго, даже почти не сумев нагнать на него таинственности и робости. Кто-то оторвался от созерцания увлекательнейшего серого окна и подошел к Вану, ранее совершенно незамеченный, а потому страшно напугавший бедного горе-дипломата.
Достаточно представить, сколько демонов и прочих неприятностей любит набрасываться на мирных людей из-за угла, чтобы понять, какие мрачные картины своего будущего уже успел обрисовать китаец. В конце концов, ведь не станет же приличный гражданин своей страны прятаться (а он прятался, Китай был уверен в этом, хотя глубоко в душе и понимал абсурдность данного высказывания: в доме какой-то мужчина прячется на совершенно открытом месте) в тени окна как таракан? Кто обычно скрывается по углам? Воры и грабители. Вану стоит начинать опасаться за свой кошелек, верно?
Кроме того, появившийся словно ниоткуда человек, мягко говоря, смутил Яо. Мало того, что ему хватило ума вынырнуть из-за угла, так он еще и был весьма некитайской наружности, да и первую фразу отпустил совсем не на одном из знакомых Вану языков. А если это было что-то неприличное?
Китай напряженно задумался.  Все это явно означало, что перед ним его политический оппонент. Но чего стоило ожидать? Какие у него намерения? Что за идеи он будет продвигать этим печальным утром?
Решив, что пара минут на размышления у него есть (можно будет списать заминку на робость или таинственный азиатский этикет), Китай постарался присмотреться к лицу незнакомца, силясь определить какие-нибудь черты его характера.
Это был человек совершенно неопределенных лет, не старый и не молодой. Суровость его взгляда могла соревноваться только с суровостью плотно сжатых губ или сильной фигуры. Ван даже слегка наклонился, якобы вежливо кланяясь, а на самом деле внимательнее рассматривая эти губы. От человека с таким выражением лица вряд ли можно ожидать мягкий прием. Скорее, он насадит недовольного китайца на вертел и зажарит на ужин, не иначе.
Дальше… Костюм Швеции доверия не внушал. Европейская одежда вообще выглядела для Вана несколько нелепой, а люди в ней похожими на обезьян, чуть менее, конечно, чем когда напяливали ханьфу или ципао. А от одежды этого господина словно веяло холодными ветрами его родины. Если уж есть место на Земле, где слова замерзают в воздухе и со звоном разбиваются об лед, то это точно где-то в краю этого парня. И что его люди забыли в теплой Поднебесной?
Почувствовав, что его мысли снова несутся не в ту степь, Китай усилием воли заставил себя вернуться в реальность. Да, можно было бы подискутировать самому с собой (это, как известно, лучший собеседник) сейчас на тему мотивов, идеи и морали миссионерства, но не хотелось больше тратить ни собственное время, ни время оппонента, а уж тем более не стоило заранее проникаться к нему негативом и становиться агрессивным. Ведь если вспомнить супы из младенцев, то, понятное дело, захочется вцепиться этому господину в глотку.
Решив, что переговоры можно начинать, Китай вежливо открыл рот, но тут его ждала новая проблема, ранее проскользнувшая мимо Вана.
Незнакомец произнес свою первую фразу (очевидно, все же приветствие, это кем же надо быть, чтобы с порога проклинать) на абсолютно незнакомом Китаю языке. Поднебесный понятия не имел, как говорят жители Швеции, но по какой-то причине не подумал об этом, отправляясь в дорогу. Стоило найти себе переводчика, на худой конец шведа, знающего китайский. Вот что ему отвечать? «Халеу»? «Гутен таг»? «Здравствуйте»?
Яо явно смутился, и тихо, едва слышно, произнес, с детской надеждой глядя прямо в глаза Швеции:
- Do you speak English? Sprechen Sie Deutsch? Айя-я…
От нервов и переживаний лоб начало сдавливать словно железным обручем, но Китай не выдавал этой неприятности ни одним жестом, продолжая отчаянно думать, на каком языке будет вестись беседа. Впрочем, все варианты были невыгодны для Китая. Послали петуха общаться с лисом…

- Lassen Sie sprechen Deutsch.
Китай устало вздохнул. Да, зря он дал своему собеседнику право совершить заведомо неудачный для него, Китая, выбор. Глупо было думать, что ему повезет.
Он никогда не отличался особым талантом к языкам, и еще более никогда не занимался всерьез их изучением. Единственным наречием, которым Ван в свое время увлекся, была латынь, когда-то позволявшая китайцу вести разговоры с Древним Римом.
«Серес, ну давай шелк будет несколько дешевле, а? Ну не откажешь же ты мне?»
А английский Ван знал потому…. Потому, что довольно много общался с Англией в последнее время.
Не стоило вспоминать о немцах.

Наконец-то оторвав свои руки от груди, Швеция весьма небрежно махнул Вану, зовя за собой. Несмотря на то, что выражение его лица было холодным, волосы желтыми, а глаза синими, в его фигуре было что-то римское, словно таинственная Швеция была заснеженной южной землей где-то в районе Капитолия, Палатина и Квиринала. Ван слышал, что очень далеко на теплом юге есть огромная куча льда – может, это там и лежит родина того парня?
Хотя, насколько ему помнилось, Европа была все же где-то в другом месте.
Пытливо взглянув на своего оппонента, Китай легко опустился в кресло, делая вид, что вовсе не чувствует себя неловко на этом дурацком предмете мебели. Сейчас он явственно ощущал себя зверем на цирковой арене, во многом благодаря уже с утра разыгравшемуся воображению. Еще недавно его окружал живой лес и сверкающая природа, а сейчас в глаза лились искусственные лучи софитов, в ушах вместо пения птиц был голос тренера, а по бокам гулял хлыст.
Как дикий, грациозный лев Ван уверенно выполнял цирковую программу. Улыбался, когда хотел плакать, с уверенным видом врал своим людям, что все будет хорошо, бросался в огненные шведские и английские кольца, словно мог при помощи каких-то своих талантов уберечься от языков пламени, и при всем при этом до последнего старался быть красивым и грациозным.
Ван действительно попытался придать своей позе в этом неудобном кресле оттенок одновременно очарования (для себя) и покорности (для Швеции), всем своим видом показывая: «да, я тигр, но характер у меня кроличий, господин дрессировщик».
- Мое имя Ван Яо, ару, - он, как и было условлено, начал говорить по-немецки, даже не прибегая к тщетным  попыткам скрыть свой китайский акцент. Его слова разрывали воздух словно шипение страшных, но на деле совершенно неопасных змей, несмотря на то, что голос у Китая был птичий; а несколько взволнованный взгляд старался избегать столкновения с глазами Швеции. Холод, веющий от них, заставлял Яо чувствовать себя на чужбине, а это чувство сейчас было для него страшнее самого дикого кошмара – слишком часто родная земля стала казаться ему чужой. Иногда доходило до смешного: в гостях у иностранного посла в Поднебесной он говорил совсем не на китайском, и даже не на том языке, который был ему более привычен. И даже в этом он был сам виноват.
Он. Не маньчжуры и не европейцы. Только он.

Если гости страны не уважают ее языка и культуры, то долго ли такая страна проживет?
Будущее было как никогда ясно и понятно. Восстание ихэтуаней будет подавлено, Цинь окончательно переметнется на сторону мирных захватчиков, и весь Китай будет разделен на заморские территории европейских держав.
А что же будет с Ваном Яо, с Цзыцзиньчэном, со Стеной? Их тоже разделят, поглотят люди, а потом пожрут черви? Их позабудут, вычеркнут из всех хроник и воспоминаний, словно они никогда и не жили на этой земле?
С каждой подобной горестной мыслишкой сердце Вана сжималось все сильнее. Он не мог определить наверняка, чего именно боялся, но точно знал, что страх имел место быть. После более чем трех тысяч лет жизни позволить каким-то юнцам просто сожрать себя со всеми потрохами?
Ну неужели не сможет Срединный тигр раскинуть свои крылья и впиться острыми, как цзянь, зубами в мягкую руку дрессировщика?!
Хотя, постойте. Крылья у тигра?
- Я думаю, Вы знаете, почему я здесь, ару. И, наверное, Вы понимаете, что нам будет не так-то легко найти компромисс, ару йо. Не бойтесь останавливать меня, если моя речь будет Вам непонятна, ару.  Я хочу, чтобы между нами было хоть какое-то понимание, ару.
Китай задумался на секунду, а потом добавил, бросая на Швецию беглый взгляд.
- В Вашей стране принято разговаривать с сидящим собеседником стоя, ару ка?
И в этот раз Ван не стал изменять привычкам. Знакомое «ару» резко врезалось в немецкую речь, хотя в самом начале разговора Китай тайно хотел в этот раз обойтись без него, чтобы не выглядеть для собеседника еще более странным и неясным, чем он был на самом деле.
Он смотрел куда-то вдаль, мимо окна, на стену, но по взгляду было видно, что его внимание ничем не привлечено. В своей голове Ван пытался придумать какой-нибудь план, стратегию, хоть что-нибудь, что могло бы помочь повлиять на Швецию.
Но все, что у него было, это кучка восторженных воспоминаний и желание курить, от которого довольно тяжело было спрятаться.
«Только человеческое сочувствие спасет меня сейчас, ару. Ты жалок, баобао».

Кажется, первое впечатление было безнадежно испорчено. Ну, ничего уже не поделаешь. Да и не все так страшно.
Презрительные взгляды и нахмуренные брови не пугали китайца – это же не дуло у виска и даже не нож у горла. Швеция не был похож на человека, способного повести своих людей на смерть просто из-за собственной обиды или каприза.
Его слова подтверждали это.
А еще Китай слышал, что, хотя с древних времен его народ был охвачен ледяным пламенем войн и агрессии, он уже много лет как переплавил оружие в кухонную утварь и предпочел мир. Ван не был уверен, что все эти рассказы, подслушанные у иностранных послов и гостей, были именно о Швеции, а не о какой-нибудь Швейцарии или Италии, да и вид у господина был весьма угрюмый и отнюдь не мирный, но слабая надежда на душевную миролюбивость оппонента придавала сил. Или «духовную»?
- Конечно же. Однако сложно сохранять спокойствие, когда убивают твоих граждан.
Фраза повисла в воздухе, как топор в облаке, и можно было услышать, как в жилах Вана забурлила кровь.
На секунду потеряв самообладание, Китай вспыхнул. В его глазах сверкнула тщетно сдерживаемая ярость, пальцы нервно впились в подлокотник кресла, а лицо сильно покраснело. Он глубоко вдохнул, готовый взорваться гневной тирадой и почти готовый выцарапать Бервальду его наглые несчастные глаза, но, к счастью, смог найти в себе силы смолчать и успокоиться.
Выдохнув с такой силой, что шелковый край ципао взметнулся, Китай откинулся обратно в кресло, настолько глубокое, что он смог почти лечь, закрыл глаза и снова побледнел.
Стало стыдно, но меньше, чем если бы извержение случилось.
- И в то же время мне не хотелось бы брать в руки оружие, по примеру ваших европейских знакомых.
Вот тут уже Ван смог только выдавить из себя слабую улыбку и немного нервно передернуть узкими плечами.
- Могу ответить, что эти мои знакомые – ваши братья, ару, - он не стал ничего выделять, и говорил тихо, больше занятый попытками восстановить дыхание, чем разговором. Правильное дыхание – вообще очень важная часть жизни и неотъемлемый элемент здорового организма. Когда человек дышит неправильно, многие важные процессы в его организме нарушаются, и это может привести к серьезным, даже ужасным последствиям!
И не бывает неподходящего времени для мыслей о дыхании, уж поверьте. Ведь не бывает же у сердца неподходящего времени для работы, верно?
Или бывает?
- Знаете, - Китай наконец открыл глаза, отвлекся от контроля за движением своих правильных легких, и нервно дернул себя за локон волос, удостоверяясь, что все еще в реальности. – Знаете, я готов принести свои извинения за смерть Ваших людей, если вы готовы извиниться за смерть моих, ару. Тигр не оплакивает крольчонка, которого раздавил лапой – ведь крольчат множество, но тигр безутешно рыдает по каждому погибшему тигренку, ведь их мало – но зверь ли Вы, или все же человек, ару ка?
Говоря, Ван уверенно смотрел на стекла очков собеседника, хотя взгляд Швеции и заставлял китайца несколько нервничать. Он чувствовал себя очень маленьким и беззащитным, особенно на фоне этого кресла, словно маленький принц, забравшийся на трон отца-императора, смешной и ничтожный подле своего царственного родителя, чья корона может служить ему ожерельем. 
- Но я старый человек, и Вы можете посчитать мои взгляды на жизнь отсталыми, - здесь Яо заволновался, хорошо ли Швеция его слышит, но не смог заставить себя говорить громче. – Но я считаю, что хуже всего, когда из-за амбиций двоих гибнут миллионы, ару. Мы можем поднять оружие, можем заставить реки крови течь по улицам Пекина – крови не только желтой, но и белой и голубой, - он не удержался и выделил слово «голубой», намекая, что не только простой народ гибнет в войнах. – Но чего мы добьемся этим, ару ка? Моей смерти? Что, я мешаю Вам, человеку, который первый раз в жизни сегодня увидел меня? Может быть, вы боитесь мощи китайской армии?
Яо засмеялся, явственно видя эту армию, неспособную связать и двух слов, и вдруг почувствовал какую-то странную, пугающую, обреченную легкость, подобную, наверное, той, какую может чувствовать преступник, ожидающий смертной казни.
-Но ведь вам нечего бояться! Цин не враг Европе, Цин на коленях. Если Вы поднимите армию из-за двух убитых миссионеров – вы убьете и моих людей, и своих.
У Китая вдруг пересохло в горле, он кашлянул, как-то очень по-старчески, провел тыльной стороной руки по лбу и зачем-то снова вздохнул. Просто черти что, а не дыхание.
-В конце концов, если бы некоторые миссионеры не превышали своих полномочий, то восстания могло бы и не быть. Никто не хочет умирать просто так, понимаете?
Китай был уверен, что Бервальд понимал. Он был уверен, что каждая страна мира знает, что это такое – восстание – и чем оно может закончиться. Ван так же надеялся, что Швеция достаточно любит свой народ, чтобы поскупиться собственными интересами ради жизни простых людей, да и, вообще-то, о каких таких его собственных интересах сейчас шла речь? Всей проблемы – пара-тройка мертвых миссионеров на сотни умерщвленных китайцев – и они еще ведут какие-то диалоги?
Китаю снова вспомнилось его недавнее сравнение с тигром и кроликами, и он чуть склонил голову вбок, скользя по Швеции изучающим взглядом от носков туфель до светлой макушки.
«Так вот ты какой, белый тигр, ару».

Китай слушал Швецию чуть прикрыв глаза, глядя на него только из-под ресниц, покорно улыбаясь и вообще усиленно строя из себя пушистую овечку, но мыслями был далеко от диалога и даже от Пекина. Он очень хорошо понимал, чего этот белый тигр хочет, догадывался, какие слова он чиркает своим пером по бумажке, и хорошо ощущал, что на войну и кровь Бервальд не настроен. Он настроен на извинения. Вот только извиняться Китай не планировал.
В какой-то степени, спокойный и немного ироничный тон иностранца нравился китайцу. Ван, конечно, привык к тому, что политические оппоненты теряли голову от его красоты (ах, молодость, ах, древний мир!), однако в последнее время он был в такой ситуации, что даже отсутствие презрения (во всяком случае, открытого) в обхождении собеседника было приятно.
Бедный, бедный китайский народ.
Швед говорил немало, но и не так много, как требовалось китайцу, чтобы собраться с мыслями. Глухая тишина повисла гораздо быстрее, чем Яо надеялся, а потому некоторое время он не отвечал, храня скупое, несколько таинственное молчание. Но потом отмер, распахнул глаза и еле слышно вздохнул.
-Я боюсь вас.
Китай задумался на мгновение, покусал губу, и замолчал. Он потратил еще несколько драгоценных секунд на изучение реакции Швеции, ожидая в первую очередь смешка.
Соврал он или нет? Ван сам толком не знал. На самом деле, иногда ему казалось, что он потерял всякий страх, а иногда каждый шорох нагонял на него первобытный ужас. Что же касалось именно этого господина, однозначно сказать было нельзя – Бервальд не был страшным, скорее просто не внушающим особого доверия. Яо уже заметил, что господин упрям, как стадо ослов, холоден и неприступен, как гора, но совсем не кровожаден.
Мысли Вана были заняты фантазиями о том, как он придет домой, выпьет чаю и подремлет, купаясь в лучах заходящего солнца – ведь, судя по ощущениям, с начала разговора прошло часов пять.
Или нет?
В любом случае, молчать дальше было нельзя. До чего же глупо считать тишину неприличной!
-Но, упаси Господь, я боюсь не разреза ваших глаз. Я боюсь вашего оружия, вашего пера и вашего мировоззрения. Религии. Того, что вы навязываете мне и моим людям. Вы считаете, что я погряз в варварстве и посылаете людей, чтобы они рассказали мне о боге.
Ван замялся. Он не был уверен, что стоит трогать тему Всевышнего и прилежащие к ней. Добрые знакомые не раз рассказывали ему о том, что европейские люди когда-то любили устраивать настоящие кровавые бойни с теми, чьих богов звали иначе, и в сравнении с этими кровавыми пиршествами то, что творилось в Поднебесной, должно было быть абсолютной ерундой.
Но ерунда или нет, а умирали люди, ищущие в Ване Яо защиты.
Защиты, которую он не особо мог предоставить.
-Короче говоря, я предлагаю сложить оружие и остаться в нейтралитете с обеих сторон. Я смогу убедить своих людей, что шведские миссионеры несут им просвещение и правильную медицину, и тогда жизнь ваших граждан на моей земле будет в безопасности – до тех пор, пока они не прольют новую китайскую кровь, разумеется. Тут уже я буду бессилен против народного гнева.
Ван почувствовал, что у него коченеют пальцы, а сердце бьется где-то в голове, сам толком не понимая, что стало причиной внезапной нервозности. Он был слишком эмоционален и наивен, чтобы быть дипломатом, и ворот ципао больно колол шею. В голове снова появились мысли о чайничке жасминового чая, которые Китай тоже немного нервно отогнал.
-Вот вы говорите про насиженные места, - снова заговорил он, чтобы не думать о всякой ерунде. – А между тем мой народ живет здесь уже почти  четыре тысячи лет. Да, нас часто притесняли из-за территории, золота или шелка, но никогда – из-за бога.
Ван снова умолк, но вскоре возобновил речь.
-Впрочем, при всем моем уважении, - пребывая глубоко в своих мыслях, и даже скорее думая вслух, чем обращаясь к собеседнику, спокойно рассказывал Китай. – Я не христианин. Россия пытался убедить меня, но не смог, и оставил в покое. Он со мной готов сотрудничать даже несмотря на то, что я варвар.
Китай не знал, куда себя деть, чем занять мысли и руки. Поэтому он теребил рукава своих одежд, как будто сильно нервничая, кусал верхнюю губу и совсем не смотрел на собеседника.
Да, Россия. Вообще-то, ему тоже попало от ихэтуаней, несмотря на то, что сам Ван в злодеяния православных христиан верил не особенно. Северный сосед казался ему едва ли не самым надежным из всех белых государств, и, хоть Ван и поддерживал тайно повстанцев в идеях свержения Цин и изгнания иноземцев с родных земель, против русских он особо ничего не имел.
Интересно, а какие отношения связывают Россию и Швецию?
Спрашивать напрямую Китай пока не стал. Он ведь обронил в речи имя своего «защитника», так, может быть, Бервальд сам как-нибудь намекнет на их взгляды друг на друга.
Внезапно Китай осознал, что Россия – его единственный возможный помощник, и тайно решил цепляться его.
Ну, а насколько ему это удастся – покажет история.