Её тело было подобно Венере, рождённой из мрамора, с молочной кожей, которая, казалось, была лишена всякого недостатка, и столь же грациозными формами, словно над ними долгое время трудился не то Микеланджело, не то сам Господь. Золотые кудри падали на хрупкие плечи, подобно полям ржи, как собранные в копну солнечные лучи, и каждый раз, когда светлые пряди касались его лица в порыве страстного танца, он чувствовал ненавязчивый, но прекрасно ощутимый аромат цветов. Двигалась она столь же прекрасно, сколько выглядела.
«Аллах уделил тебе особенное внимание, правда, девочка?».
Один взгляд – и он уже не мог забыть её. Как эта невинная голубка могла попасть в это ужасную клетку? А впрочем, это уже неважно. Один взгляд – и он простит все грехи её прошлого. Один взгляд – и он заберет её отсюда. Одно слово – и она станет его. Навсегда. Прямо как в сказке. Это правда, раньше Садык старался избегать разговоров о свадьбе, о этом монотонно и скучно звучащем «будем вместе всегда, в горе и в радости». Долгий век страны позволил ему повидать сотни женщин, во многом чудесных, красивых, мудрых женщин, готовых разделить с ним его тяжелую участь, быть рядом с ним столько, сколько они смогут, и он действительно обещал им любовь без конца, без края, до тех пор, пока известный им мир не встретит свой конец, но его пылкого сердца хватало не больше, чем на одну ночь. Таким человеком он был, всего лишь жертва стереотипов о турках, и не больше того, но все мы знаем, что судьба – женщина, а значит, она мстительна, и правилу Садыка нашлось своё исключение. В этом грязном месте, в которое его завела тяжелая участь эмигранта, Турция, впервые за долгие годы, полюбил.
Какой-то незримой, тончайшей нитью ирония пронизывала каждую страницу этой до слёз забавной истории. Величайшая империя своего времени, без всяких прикрас, превратилась в помойку, и, как и многие земляки, если это понятие можно отнести к стране, Садык оказался во Франции. Столица моды, столица любви! Как жаль, что бедняки не думают ни о красивой одежде, ни о красивых женщинах. Садык нуждался только в деньгах, но французы нуждаются в них не меньше. Как и многие, он начал свой путь с честного труда, честного и рабского. Турция был очарован Парижем, бывшем, казалось, в сотни раз больше, чем Анкара или Стамбул, но обратная сторона сентиментальных узких улочек, меж которых витали легкий запах сыра и вкрадчивые звуки истинно французского шансона, открылась Садыку даже слишком быстро. Французы, описанные как самый гостеприимный и великодушный народ центральной Европы, отчего-то не слишком широко улыбались при виде потертого жизнью турка, работу давали неохотно, да, к тому же, не самую чистую, а платили слишком мало для того, чтобы день, о котором он мечтал больше всего, - день возвращения в Турцию, - настал в ближайшие лет сто. Садык всегда был неким отражением большинства, вплоть до своего внешнего вида и характера, а это значит, что, когда Европа лишила его последних грошей, он вновь поступил так, как поступают многие. Это гораздо легче, чем может показаться, угадать, что делает группа эмигрантов, оказавшихся без денег в чужой для них стране без возможности вернуться домой или заработать достаточно для жизни. Садык даже не понял, нашёл ли он турецкую мафию сам, или она нашла его сама, вынюхала по задорному запаху раки, узнала по тупой, необоснованной улыбке и недельной щетине. За столетия своего существования Турции довелось измучить, ограбить и убить столько людей, что грехи его будущего казались пустым звуком по сравнению с лихим прошлым, а потому думал он не долго. Так как он был, всё таки, человеком не простым, уважения он добился сразу же, и карьерная лестница показалась Аднану лифтом. Одно только, для него это ничего не значило. Очередное черное пятно на полотне его жизни забудется так же быстро, как и пройдет. Всё, что тревожило его сердце до описываемой поры, это возвращение домой. Но потом…
Потом, как оно бывает в начале любой истории, случилось непредвиденное. Группировка, за которую отвечал Турция, если можно так выразиться сотрудничала с рядом публичных домов и, так как мы, господа, всё же во Франции, прибрала к рукам многие кабаре. Волею судеб одним из таких кабаре было Мулен Руж, да-да, то самое Мулен Руж, о котором в нашем времени уже чуть ли не легенды слагают, и если раньше каждый ребенок знал, кто такой Санта Клаус, то сегодня любой, кого не спроси, может очень красочно, иной раз похлеще некоторого взрослого, рассказать вам, что же такое этот сказочный Мулен Руж. Тем не менее, Мулен Руж был одним из тех тортов, которые покупаются из-за обилия крема и необычного цвета (попахивает чем-то американским), но в итоге выкидываются к концу недели потому, что их невозможно доесть до конца. Тонны грима на, если повезет, молодых, и если очень-очень повезет, красивых лицах скрывали столько боли, что даже Садык, будучи страной, мог невольно ахнуть, ловя краем уха одну историю за другой. Можно было догадаться, что, по долгу службы, естественно, он часто навещал Мулен Руж, и любая дверь этого места была открыта для него, хоть перед внуками таким и не похвастаешься. Некоторых девушек он успел неплохо узнать, к каждой он относился с каким-то особенным видом тепла, можно сказать, что по-доброму, и они, скорее всего просто потому, что это было их работой, встречали его приветливо. И вот тогда, когда вульгарные девки в безвкусных костюмах, перья, стразы, тошнотворная музыка, льющееся через край бокалов честных мужей, именно в этот момент находящихся на совещании из-за ублюдка-начальника, бухло, разврат, порок и сопутствующее им наигранное веселье стали для Садыка обыденностью, пришла она. Забавно, но имени её он не знал даже теперь, когда её хрупкая шея оказалась в его казавшихся по сравнению с ней отвратительными смуглых, просто громадных руках. Как так получилось?
Один взгляд – и он уже не мог забыть её. Она была самой живой из всех тех, кого он когда-либо видел на этой сцене: она пела и танцевала так, словно сегодняшний день был последним для нашего мира, её улыбка шла из самого чистого на свете сердца, синие, как озеро посреди хвойного леса, глаза всегда сверкали счастьем, но он знал, как печальна она была на самом деле, ведь никто не улыбался от счастья в Мулен Руж, по какую сторону сцены он бы не находился. Садыку грезилось, что он сильно пьян каким-то невиданным ранее напитком или просто, как мечтают многие страны, погиб. Дрожь пробежала по его ногам в тот момент, когда они встретились взглядами, и, чтобы не упасть, он оперся о близстоящую стену. «Навсегда» всегда казалось ему каким-то бесконечно громким, чересчур пафосным словом, но в тот же момент он был готов произнести его.
- Да, должно быть так, - губы Садыка исказила больная, дикая улыбка, роднящаяся с оскалом. – Особое внимание.
Спроси его на следующий день, что он творил в эту ночь, и он бы искренне не смог припомнить, сколько же, а главное как он надругался над ней. Один взгляд – и он уже не мог остановиться. О нет, не на неё, а на во-о-он того парня, забавно булькающего кровью в противоположном углу. После их первой встречи Турция стал частым гостем в её гримерной. Он вовсе не требовал её внимания, напротив, всё чаще он присутствовал лишь как молчаливая тень с пугающе восторженным выражением лица глядящая на неё, но никогда не подходящая достаточно близко для того, чтобы прикоснуться к ней. Дорогие, но, наверное, бессмысленные подарки, добытые самыми различными нечестными путями, заполнили её дом, но чаще она просто закладывала их или, не стыдясь присутствия Садыка, избавлялась от них, выкидывая в окно или словно случайно роняя на пол. Иногда его сердце закипало, и он кидался к её ногам, моля дать ему возможность освободить её из пропитанных сигарным дымом и грехом стен Мулен Руж, но всякий раз она либо улыбалась ему, как умственно отсталому, либо брезгливо вырывалась из его рук и исчезала во тьме французских улиц. Однажды, лишь однажды он решил пойти за ней, не преследуя никакого злого умысла, ведь даже сейчас, нависая над ней, он всей душой верил в то, что спасает её. Спасает её от гнилой, дрянной жизни. В ту ночь, повиснув на шее другого мужчины, она высказала ему всё, что думает о нём. Сегодня он тоже был на зависть красноречив.
Сначала друзья Садыка, такие же очаровательные турки, работающие с ним, познакомились с её парнем, а потом он сам впервые коснулся её, правда, ни трепета, ни благоговения, каких он ждал от этого момента, он уже не испытывал. Нет, он не насиловал её, ведь, честно говоря, одна мысль о близости с ней вызывала в нём отвращение после той ночи. Тогда его ангел умер, её светлый лик исказила мерзкая, хмельная улыбка, и в самой невинности он увидел простую уличную шлюху. Правда, что-то от того, что так любил он, ещё тлело слабым огоньком в её наполненных слезами глазах. Она ещё пыталась сопротивляться, но силы покидали её, удушливый хрип становился всё тише, а лицо её приобретало синеватый оттенок. Смерть пришла к ней в страшных мучениях. Когда её тело обмякло, и она не издавала больше ни единого звука, Садык закрыл ей глаза. От какой-то излишней чувствительности в её руках он оставил подаренный чуть ранее кулон с назаром, и, накинув на неё простыню, решил не церемониться и покинуть Мулен Руж через окно, за ним же скользнули его друзья, заботливо волоча за волосы по сути ни в чём не виновного парня, уже истекающего кровью, смерть которого должна была пройти каким-то более особенным способом. Да, сначала они отправили по паре пуль в его колени, не чураясь даже нервно курящей у черного входа танцовщицы.
Ночь занималась чудесная.
Отредактировано Turkey (2014-02-06 20:37:34)
