Наконец, невыносимо жаркое в этой части света солнце скрылось за сочно-зеленой листвой пальмовых деревьев, и на одну из самых могущественных, высочайших османских крепостей спустились спасительно прохладные сумерки. Последние солнечные лучи ещё проскальзывали сквозь множество расписных, цветных витражей, когда Садык, бормоча себе под нос тысяча и один турецкий мат, ворвался в свои покои, бесцеремонно хлопнув тяжелыми, металлическими дверьми так, что упомянутые выше окна жалобно задребезжали. С не меньшей яростью домашние чешки полетели в самый дальний угол, и, уже босыми ногами, турок ступил на персидский ковёр, стоимость которого, как минимум с первого взгляда, превышала те деньги, которые Турция потратил на покупку наложницы, приведшей его в такое, мягко говоря, пасмурное настроение. Практически бегом преодолев расстояние от дверей до огромного зеркала, занимавшего почетное место прямо в центре стены, Садык буквально впился взглядом в своё отражение, одним резким движением бросая на пол черного цвета повязку. Самые худшие опасения воплотились в жизнь, и, взбесившись ещё более, турок, что есть мочи, бьет по ни в чем неповинной стене, издавая при этом звук на подобие рыка дикого животного. И впрямь, как он и ожидал, темная ткань имела весьма относительный уровень защиты, и потому нижняя губа Аднана была с весьма неплохим для женщины результатом разбита в кровь.
Как так получилось? Говоря честно, если хорошенько подумать, любой женщине стоило бы поступать с этим парнем подобным образом всякий раз, как только он появлялся на горизонте. Пройдет не одна сотня лет, прежде чем Турция сможет достигнуть большего расцвета чем тот, в котором он пребывал сейчас, и потому, привыкший к сладкой вседозволенности, сделав бесчинства своим хобби, Садык немного забыл о элементарных правилах приличия, к тому же, подстрекаемый своим горячим южным нравом, он становился практически неуправляемым, вплоть до того, что сами султаны стали смотреть на него с неодобрением, из раза в раз повторяя, что образ жизни Садыка противоречит законам шариата. Безусловно, у Османской Империи был гарем, но ни одна из этих женщин не могла называться чьей-либо женой; все они приходили и уходили в зависимости от прихотей Садыка, которые имели свойство сменять друг друга не по дням, а по часам. Разве такой влиятельный молодой человек, как Садык, будет задумываться о вежливости с женщиной, шикарное существование которой он обеспечивает только потому, что у него, в общем-то, если кто-то не знал, существует ряд потребностей, для которых в стенах замка проживает даже не один десяток самых разных девушек? Привыкший к тому, что люди падают ниц лишь слыша его голос, Турция не ожидал, что, изложив свою просьбу в, признаемся, несколько грубом тоне, он, от всей широкой женской души, получит золотым кубком прямо в наглую морду. О, она даже не представляет, во что он может превратить её жалкое существование из-за одной только этой выходки! Прямиком из богатых комнат она очутится зарытой по горло в земле, и тогда он возьмет… Впрочем, он ещё непременно подумает над этим, но факт того, что поступок непутевой наложницы вернется к ней в стократ, был очевиден. Чуть подрагивающей от сильного удара рукой Садык, с той бережностью, с которой он, должно быть, ни в жизни не прикоснулся бы ни к одной женщине, касается пульсирующей, несколько кровоточащей губы. Из глубин многочисленных ящичков, находящихся прямо под зеркалом, извлекается первый попавшийся кусочек шелковой материи, и, всё с той же бережностью, Турция утирает кровь со своего лица. Пышный тюрбан с увенчивающими его ярко-алыми перьями отправляется висеть на уголок зеркала; на какое-то мгновение взгляд темно-оливковых глаз останавливается на белоснежной маске, закрывающей добрую половину турецкого лица, но, отчего-то, Садык не решается открыть своё лицо сейчас, когда вся крепость бодрствует и какой-нибудь нерасторопный слуга то и дело врывается в его покои без стука. Вслед за черной повязкой на пол с характерным шорохом падает бархатный чепкен, и Садык остается в одних только идеально белого цвета гёмлеке и шароварах, отчего на его широкой, смуглой груди становится заметен серебряный кулон с полумесяцем и звездой.
Шумно выдыхая, так, словно за этот день он был занят хоть чем-то кроме бессмысленных конных прогулок и обильного поедания сладостей, Турция упал на нагромождение преимущественно бархатных и шелковых подушек с золотыми кисточками по краям, в иные дни заменявших ему и диван, и кровать, над которыми, словно некая своеобразная крыша, нависали многочисленные драпировки, узоры на которых были вышиты нитями также золотого цвета. Руки как-то сами, по некоему наитию, потянулись к мундштуку всегда стоящего под рукой кальяна, и уже через каких-то несколько минут помещение наполнилось сладким, относительно приятно пахнущим дымом. Таким надежным способом Садык приходил в себя: его тело безвольно раскинулось на мягких подушках, неприятные мысли отошли на второй план, а сам он, казалось, был готов вот-вот задремать, если бы не раздался очередной несказанно нервирующий стук. Естественно, он не успел даже открыть рот, как в помещение ворвалась целая орава взволнованно выглядящих военных. Конечно, для создания приличного вида, они сразу же кинулись к его ногам, а тот, кто управлял всем этим безобразием, осмелился сразу же склониться к уху Садыка, что-то увлеченно нашептывая ему.
- Sopa? Sağ orada? Emin misin?* – пожалуй, если бы лицо Османской Империи не скрывала маска, каждый присутствующий обратил бы внимание на то, как, постепенно, его глаза становятся несоизмеримо ближе ко лбу.
Но в гораздо больший шок Турцию поверг тот момент, когда, прямиком в залу (о Аллах, когда его личное пространство начнут уважать?!), сидя на черно-белом пушистом коне, въехала де… девушка? Стоит признать, что, за тысячи лет его существования, Садык повидал не мало женщин, но чтобы их кожа имела такой нездоровый желтоватый отлив, а глаза были настолько узкими – это, мягко говоря, был не его тип. Правильнее сказать, что перед ним, верхом на неведомой зверушке, находилась самая настоящая девочка, настолько хрупким и крошечным казалось её существо, а всякое отсутствие груди и вовсе побуждало Садыка дать бедняжке конфеток и отпустить её домой; он и впрямь был готов вдарить по одному из своих генералов первой попавшейся подушкой, и, дав настоятельный совет не таскать к нему на милость маленьких девочек, покончить с этим, если бы не то странное чувство, возникшее у него в тот момент, когда его взгляд впервые пересекся со взглядом Китая. Не требовалось обладать особенной мудростью для того, чтобы понять: сидящая перед ним далеко не простой человек.
- Çek arabanı! **
Когда крепостная стража поспешила скрыться из виду, плотно закрывая за собой чугунные двери, и в комнате осталось двое (не считая панды!), Садык, не рискуя, однако, резко вставать в присутствие грозно выглядящего зверя, отложил кальян в сторону, своеобразным взмахом руки то ли приветствуя гостя, то ли отмахиваясь от невидимых мух. Надо заметить, лицо его, даже скрытое маской, заметно переменилось: уголки губ расплылись в безумно хитрой ухмылке, а в темно-зеленых глазах загорелись отнюдь не добрые огоньки. Тон, которым Турция заговорил со своим нежданным гостем, разительно отличался от криков, которыми он привык общаться со своими подчиненными; его голос напоминал сладкий, тягучий мёд, на дне которого была припрятана огроменная ложка с дегтем.
- Добро пожаловать в Османскую Империю, красавица, - в словах турка, на удивление, не было ни лести, ни черного сарказма. Сейчас он разглядывал свою гостью с удовольствием, которое он даже не подумал скрыть, и в чертах, очевидно, жительницы дальнего востока, с которым Турция, время от времени, имел дело, действительно обнаруживалось своя неповторимая грация, которая пришлась как раз кстати для оставшегося этим вечером без женщины Садыка. – Ты, должно быть, ужасно устала с дороги?
По-кошачьи плавно (видел бы его Греция!) Турция привстал, делая несколько неуверенных, аккуратных шагов вперед, опасаясь не то странного животного, не то сидящей на нём «девушки». Тем не менее, он упорно продолжал говорить на языке стран, будучи абсолютно уверенным в том, что он останется понят:
- Что ж, будь моей дорогой гостьей, только не слишком, моя казна, всё-таки, не резиновая. Раздели со мной вечернюю трапезу, - и, помпезно усмехнувшись, уже более тихо, турок добавил. – ну и ложе, на худой конец.

К великому сожалению Садыка, как никак вынужденно разбиравшегося в некоторых особенно тонких моментах человеческой и не очень натуры, всё, что он так или иначе пытается скрыть, любая простейшая загадка, или же напротив страшная тайна, всякий раз вызывает у окружающих зудящее в энном месте желание узнать, раскрыть, сунуть свой нос туда, куда не просят, ровным счетом не из какой-то личной прихоти, даже не во имя каких-то более ужасных, корыстных целях, а из простого, человеческого, примитивного, подчас даже детского любопытства. К сожалению, самый страшный секрет, который хранил Османская Империя, всегда бросался любому его знакомому прямо в глаза. Он уже привык к этому отвратительному ощущению пристального взгляда, который словно пытается залезть под его маску. Смешно и одновременно грустно вспоминать, до каких крайностей доходили люди, а то и уважающие себя страны, пытаясь эту самую маску снять! Но сейчас, стоя перед своей новой «гостьей», Садык, по какой-то весьма отстраненной причине, не чувствовал этого отягощающего внимания, этого напряжения, которое всегда вызывал в других его внешний вид, даже не прикидывал себе, в какой же момент тонкая ручка «случайно» схватится за его последнее в своём роде укрытие от вездесущих посторонних глаз. Будучи большим любителем вещей, не поддающихся осознанию с первого же взгляда, брошенного на них, предпочитая скорее властных и хитрых женщин, чем наивных простушек, находя для себя дикое, зато бурное удовольствие в поиске постоянного подвоха в самых простых, обыденных сферах, Садык сразу же принялся размышлять, что же в этом человеке, если его можно было так назвать, заставляло его чувствовать и вести себя несколько иначе, чем обычно.
О, безусловно, перед ним сидела настоящая аристократка. Человека голубых кровей, принужденного большую часть своей жизни проводить при дворе, играя по глупым правилам не менее глупых придумывающих их людей, узнать достаточно легко. Несмотря на то, что несчастная выглядела уставшей и истощенной после длинной дороги, её осанка оставалась идеально ровной, подбородок чуть вздернут, а в глазах, замечательного свойства темных, глубоких глазах, свет в которых практически не отражался из-за длинных ресниц, читалось такое выражение ликования, превосходства и над нелепой стражей, и над самим хозяином крепости, что, вольно или невольно, Садык почувствовал себя несколько приниженным под их взглядом. Пусть необычного покроя гандура его гостьи (почему она носит мужскую одежду?) и была запачкана дорожной пылью, а подолы её истрепались в пути, нужно быть слепым или абсолютным невежей, чтобы не разглядеть дорогие шелка, к тому же праздно белого цвета, искусно сшитые рукой неведанных ранее на Ближнем Востоке мастеров. «Это может обернуться мне неплохой сделкой, а?». Ещё никак не пресекая в себе прирожденного торгаша (какой проблемой это станет несколькими сотнями лет позже!), Садык, непроизвольно, потер подбородок, криво улыбаясь, смерив свою гостью угрожающе хищным взглядом из-под маски.
- Я с удовольствием бы разделил с тобой ложе, - что же, ещё один весомый аргумент в пользу аристократичного происхождения новой знакомой: от такого нежного, по-настоящему женского, высокого голоска, произносящего вещи достаточно учтивого характера, даже на душе теплее становилось. - вот только мой Фу-Си храпит и пукает, ару
По какому-то наитию, что словно оберегало его от каких-то потенциально опасных развитий дальнейший событий, Садык, на этот раз уже ничуть не мешкая, отскочил назад. «Кто такой этот Фу-си, где она его прячет и почему он будет мало того, что храпеть, так ещё и пукать в моей кровати?! Может, я рано отозвал стражу?». Невзирая на общее недоумение, турку всё же удалось заприметить грациозность, с которой двигалась девушка, приведшая в его дом злосчастного Фу-Си, - определенно, наш образ представительницы высших слоев общества отнюдь не бедной страны был завершен.  К сожалению, а может и к счастью, Турция не заприметил, что говорила девушка о себе в мужском роде.
- Мое имя Ван Яо, но люди зовут меня Великой Империей Мин, ару йо. Я благодарю Вас за теплый прием, Нерезиновый Господин, ару.
Из груди вырвался легкий смешок, и, чуть склонив голову набок, как игривый мальчишка, Садык смотрел за тем, как «Великая Империя» кланяется ему, даже в этот момент ничуть не теряя своего достоинства, а, краткостью поклона, словно подчеркивая своё превосходство. «Что ж, гордая женщина — это просто потрясающе. Посмотрим, насколько гордо она будет вести себя не перед, а подо мной». Сам же Аднан, похоже, не хотел ни кланяться, ни даже поцеловать девушке ручку, каким бы заманчивым это не казалось, на манер европейских варваров, что, казалось, застыли своим укладом в Каменном Веке. Да уж, наложниц с Запада, грубых и наглых, подчас выше, а то и шире его самого, Садык уже терпеть не мог, чего не скажешь о миниатюрной, грациозной китаянке, обладающей достойными турецкого двора манерами и восточным менталитетом. Что заставляло турецкое сердце ликовать, так это то, что стоящая перед ним, как он и ожидал, совсем не человек. «Достаточно знакомое название, Империя Мин, но не помню, чтобы я уже завоевал их… Впрочем, всё поправимо».
- Что мы бы хотели с Вами разделить, так это ванну, мыло и расческу, ну а в перспективе – три-четыре ведра бамбука для моей несчастной панды.
- Твоей па-а-ан-ды, красавица? – Турция словно попробовал новое слово на вкус, очень внимательно глядя на так называемую панду в тот момент, когда она решила показать свои отнюдь не лошадиные клыки, – Ты, должно быть, говоришь про своего косматого коня? Или про того парня, что собрался портить воздух в моей крепости? Что ж, думаю, мне не составит труда исполнить твою просьбу, если ты очень хорошо меня попросишь, – здесь он несколько иронично взвел бровь, аккуратно приближаясь к Китаю на более близкое расстояние, так, чтобы косматый зверь оставался максимально дальше. – Должен признать, очень необычное имя для девушки, Яо. Моё имя Садык, но я не стану претить, если в кровати ты будешь звать меня как тебе больше нравится.
Во имя какой-то условной вежливости, которая, в общем, стала надоедать за тысячи лет его существования (да и, возможно, после сказанного она просто была не к месту), Турция, мимолетно коснувшись своей груди, бегло кивнул, сразу же стремительно проскальзывая мимо становящейся страшнее с каждой минутой её пребывания в этом помещении панды. Без особого труда распахнув тяжелые двери, Садык потратил не более минуты на то, чтобы что-то торопливо, отчасти даже взволнованно втолковать недалекому ключнику, который, чуть только светлый огонек мысли коснулся его измучанного алкоголем мозга, сразу же нырнул в глубины коридоров.
- Как сложно найти хорошего слугу в наше время, - практически крикнул Садык, плотно затворяя двери. – Наверняка, в Империи Мин таких проблем нет? Прошу, не стой у дверей, чувствуй себя, насколько это возможно, как дома и, пока всё готовится, присаживайся, ты и твоя зверушка.
Должно быть, нужно иметь просто железные нервы, чтобы назвать гигантского медведя «зверушкой». Тем не менее, Садык вел себя, по крайней мере старался вести себя непринужденно; несколько фамильярно он коснулся плеча Китая, и, бережно, словно обращаясь с какой-то доверенной ему самим Аллахом драгоценностью, но настойчиво потянул его с собой, подальше от панды.
- Расскажи мне о этой Империи Мин.

Отредактировано Turkey (2014-01-14 15:34:41)

- Значит, буду звать тебя Садди…
Брови Садыка изобразили наипричудлевейший рисунок. Это «Садди» навевало ему что-то не совсем хорошее, но пока он не мог понять, что же именно, он решил угодить и этому маленькому капризу своей гостьи, просто потому, что она такая хорошенькая, даже слишком хорошенькая для азиатки. Таким же образом Садык не понимал, чего такого почтенного было в том, чтобы называть человека по его фамилии (ведь это же её фамилия, Яо, раз она называет её второй по счету?). Тем не менее, скинув это на какие-то особенности азиатского менталитета, он охотно поверил в свою привилегированность и заметно горделиво нахохлился, во многом ещё и потому, что таинственный дикий зверь мирно задремал на его ковре и казался теперь не таким ужасающим, а даже, совсем немного, милым. Правда, когда его хозяйка несколько нагло, но именно этим и примечательно прильнула к турку, что также добавило последнему самоуверенности, очевидно обученный зверь сразу же встрепыхнулся и продолжил неловко следовать за экзотичной парочкой. Нет, Садык, конечно, мужчина бесстрашный, но это было немного… волнительно. Именно, волнительно. Ни о каком страхе и речи быть не может. Только дурак не обратит внимание на такую зверюгу в своих покоях. «Интересно, оно вообще часто ходит в туалет? Ковры-то новые».
Признаться честно, на какое-то совсем небольшое мгновение осман начал сожалеть о заданном им чуть ранее вопросе. Девушка начала рассказ о своей родине точь-в-точь как тысячелетний дряхлый старикашка, и чтобы не зевнуть, Садыку потребовались некоторые усилия. Цифры, династии, странные слова, захваты, никак не относящиеся к боевой славе Османской Империи (Садык возымел свойство интересоваться в большинстве только тем, что способно потешить его тщеславие, увы), Золотая Орда… постойте-ка, Золотая Орда? Возможно, если бы не маска, гостье удалось бы подметить искорку, загоревшуюся в темно-оливковых глазах. Турция сразу же встрепенулся, и от такого родного имени его губы непроизвольно дернулись в легкой улыбке, сдержать которую он и не мог, и не хотел. Всё ещё горящим неким восторгом взглядом Садык принялся, не смущаясь своих эмоций, изучать лицо своей гостьи с новым интересом. Так вот что так привлекло его в её миндалевидных глазах, резких скулах, безобразно для Ближнего Востока желтой коже!
- Вы же ужасно похожи, - шепнул Садык так тихо, словно боялся, что девушка услышит его. Привыкнув к скрытности, он не спешил рассказывать ей все.
О, он не просто слышал о Золотой Орде. Золотая Орда был… нет, не сказать, что братом. Скорее, просто старшим товарищем. Немного безумным, даже по турецким меркам, диким, но товарищем, с которым Турция провел то время, когда был настолько мал, что воевавшие друг с другом Персия и Александрия попросту не замечали его, стоящего между ними, и ему приходилось оставлять свой дом, лишь бы спастись от более старших, более сильных стран, уходить в степи, далеко-далеко на восток, где он и встретился с желтокожим, чумазым юношей, сидящим поверх низкого, но сильного коня, с луком на перевес. Смешно сказать, но в тот день крошка Садык увидел это оружие впервые, и ещё долго упрашивал не особо таинственного незнакомца показать ему, как сражаться с его помощью. Так они стали друзьями, и, снарядив коней, могли неделями скитаться по степям, бесцельно разя дичь из своих самодельных, детских луков, а вечерами прибиваться к племенам монголов, и, садясь в круг у традиционно огромных костров, слушать глупые, но чарующие их в то время мифы. Что же произошло? А то же, что и всегда. Страны росли не по дням, а по часам, но каждой из них была уготована своя участь. У Садыка появились важные дела, требующие его участия, его земли росли пугающе стремительно, бесконечные войны закружили его страну, так что он и сам не заметил, когда забыл про вечного спутника своих детских безумств. По правде сказать, он вовсе считал, что Орды, как и Рима, как и Германии, больше нет в живых. Любопытство, ещё один известный бич турецкого характера, не давал теперь ему покоя, и Садык поклялся раскрыть тайну судьбы своего старого друга после пары чашечек раки, так как перебивать Яо ему не хотелось, ровно как и показывать свою зависимость от кого-то, кроме себя самого, не так уж хорошо знакомой девушке. Тем паче девушке!
- Да-а, - когда рассказ, казалось, окончился, совсем расслабившийся от кальяна Садык позволил себе присвистнуть. – у вас, как я погляжу, проблем с детьми нет. Это ж надо же, нарожать столько, чтобы потом ещё и спать с ними!
«А она, похоже, огорчена этим. Неужели она – одна из наложниц своего императора? Какой смертный может позволить себе так обращаться со своей страной?». Нет, сомнений в том, что его собеседница именно страна, у Турции не оставалось, хотя бы из-за языка, на котором они вели беседу, но он, например, и представить себе не мог, чтобы его султан… «Что за нравы царят в этой Мин! Хотя, у Орды всё было и того хуже. В то время мир был безумен, но не этим ли он был так хорош?».
Неожиданно, гостья приблизилась вплотную, заглядывая Садыку в глаза, что, если честно, заставляло понервничать. По какой-то инерции, и для того, чтобы обездвижить руки девушки, и для того, чтобы просто не упустить такой шикарной возможности, турок обхватил её, не очень-то крепко, но тем не менее. «Если так подумать, недостаток груди даже красит её…», - как бы между прочим подумал Аднан, прижимая иностранку ближе.
- Захвати меня!
- Кхм, прости? – маска успешно выполняла своё предназначение, и удивление, отразившееся на турецком лице, частично ускользнуло от окружающих. Частично. – Многие девушки, и симпатичные, и не очень, делали мне всякие безумные предложения, но это…
Совсем не к счастью в голове Садыка родилась мягко говоря шальная мысль, и он, истолковав просьбу гостьи в каком-то своём ключе, расплылся в довольнейшей, кошачьей улыбке. В момент, когда он был готов повалить её прямо на чудо-зверя, в раз потеряв весь страх и стыд, дверь, как всегда без стука, отворилась.
- Мы можем продолжить наш разговор в хаммаме, -  вынужденный выпустить свою «жертву» и теперь, приняв наискромнейший вид, встать чуть поодаль, скрестив руки на груди, Садык кивнул в сторону небольшой щели в стене, из которой начинал сочиться пар.
Пара слуг, готовящих баню, была удостоена внимательного, красноречивого взгляда. «Вот этот случайно повесится на своих шароварах, думаю. А этот точно выглядит так, словно в ближайшем времени ему придется перепутать кружку чая с раскаленным дёгтем.». Когда несчастные, словно прочитав мысли своего господина, поспешили исчезнуть, оставив после себя два ведра с сорванным у стен крепости бамбуком, Садык, заметно расслабившись и вновь приняв дружелюбный вид, легко приобнял свою более, чем дорогую гостью за талию, деликатно направляя её в сторону скрытой в стене двери.
- Ах да, боюсь, панды в бани не ходят…

Успев позабыть времена счастливого детства, проведенного на пару с Золотой Ордой, Садык стал достаточно прихотливым, можно даже сказать, что капризным юношей, так что и нельзя предугадать, чего ему может захотеться в следующий момент. Но, всё-таки, у всего есть свой разумный предел, так что в мечты турка, какими бы таинственными они не были, сокрытые плотной белой маской, принятие ванны совместно с медведем не входило. Должно быть, именно по этой причине он тут же заставил подсуетится «тех, кого ему было не жалко», изложив все многочисленные просьбы иностранной красавицы в двух-трёх словах. Велик и могуч турецкий язык! Нужно было запечатлеть на картине или в скульптуре выражения лиц тех несчастных, которые не то что боялись коснуться панды, но хотя бы оказаться с ней в одном помещении. Тем не менее, Турции стоило признать, что панда, лёжа на спине и размахивая своими лапищ… лапками, выглядела очень даже мило. «Вообще, - подметил про себя Садык. – всё китайское на деле оказывается вовсе не тем, чем кажется на первый взгляд». Он и не знал, каким необычайно мудрым он, по чистой случайности, оказался в тот момент.
Словосочетание «любая твоя просьба» удивительно действует на рассудок мужчин, в частности турецких, до красивых женщин, как известно, крайне охотливых. Но вы не подумайте, будто Садык был полигамной свиньёй! Всего-навсего симпатичным, немного ветреным козлёнком. Ну правда, очень симпатичным. Удачно закрывая глаза на размах запросов его потенциальной любовницы, Садык готов был поклясться, что с этой девушкой он проведет не одну ночь. Две-три, никак не меньше! Правда, было в этой дикой, но диковинной восточной женщине и нечто отталкивающее. Ну знаете, не только мужчины, но и женщины не любят, когда им обещают оттяпать какую-нибудь часть их тела, и вот честное слово не принципиально, какую именно, ведь все они явно не просто так отрастали. И всё же, «любая твоя просьба»… О, у Садыка было много просьб, вот только даже его наложницы, отчего-то, сбегали от него, оставляя горящий красный след на щеке. Хотя, если так подумать, сейчас он вёл себя не совсем корректно с точки зрения дипломатии. Дипломатия – наверняка какое-нибудь римское слово, потому что только этот старый винный бурдюк мог придумать что-то настолько неприятное и навязчивое, прямо как заноза в причинном месте. От этой вашей дипломатии строить отношения с другими странами стало только сложнее. Раньше-то как было: точишь ятаган, седлаешь коня, а через пару месяцев того глядишь и государство побольше стало, и в казну денежка пошла, и ничего, все счастливы, да пусть хоть кто-нибудь попробует сказать что-то против! А что осталось Садыку сейчас? Да он слово такое не выговорит, «дипломатия»! И всё равно, на самом деле боясь ударить лицом в грязь, он старался, хотя бы сейчас, хотя бы в хаммаме, взять себя в руки. Затея пустая, но он хотя бы сможет сказать, что старался.
Чуть искривив губы в знак некоего недовольства (уж очень ему не понравилась идея того, что он милый, по крайней мере, именно так он понял свою гостью), Садык толкнул дверь в хаммам, стоимость которой могла быть сопоставлена, разве что, с её размерами. Коридор заполнил обдающий лицо приятным теплом пар. Отпустить нессчастную\го Яо осман соизволил только тогда, когда оба уже ступили на мраморные плиты, которыми было принято мостить полы бань каждого высокопоставленного турецкого лица. Возможно, не без оснований, Садык полагал, что его гостья никогда не видела ничего похожего на хаммам, а потому заведомо принял важно-гордый вид, взмахнув рукой так, словно хотел сказать нечто «да, и всё это – моё». Надо сказать, он был одним из немногих безумцев во всей Османской империи, кто вкладывал в свои, говоря на чистоту, ванные комнаты такие бешенные деньги. Такое расточительство можно было запросто осудить и как-нибудь нехорошо обозвать, но, на самом-то деле, даже обустройство хаммама для турка, как и для любого мусульманина, является прямой религиозной обязанностью. «Чистота - половина веры» - говорил пророк Мухаммед, и Турция, будучи страной крайне религиозной, подошёл к этому вопросу крайне основательно. Как было сказано ранее, и пол, и стены, и потолок были сделаны из чистейшего мрамора, во многом для того, чтобы вода могла беспрепятственно течь здесь, а последствия особенного долгих, важнейших дипломатических омовений было легко убирать. Более того, выложенная прямо на мраморе, стену украшала мельчайшая восточная мозаика, особенно вокруг позолоченных кранов, коих насчитывалось сразу несколько, под которыми уже стояли резные курны. Достаточно просторное, светлое помещение освещало множество подвесных светильников, также узорных, а прямо в центре, в лучших традициях, стояла одна широкая, округлая каменная лежанка с уже водруженной на неё стопкой бамбуковых полотенец и двумя хлопковыми, гораздо длиннее, в красную и синюю клетки. Вдоль стен, по всему периметру, исключая только, разве что, дверной проём и своего рода раковины, в которых и стояли курны, тянулась одна сплошная каменная скамья.
Оставив бабуши у входа, плотно затворив за собой дверь, Садык прошёлся вокруг всего хаммама, словно надзиратель, внимательно глядя за тем, чтобы всё было в должном виде, заставляя шуметь один кран за другим, несмотря на то, что все курны уже были наполнены до верхов, и тёплая вода полилась через их края прямо на пол тонкой струёй. Подхватив пестемали с центральной лежанки, Садык, сам не спеша раздеваться, в шутку шаркнул ногой перед одной из величайших империй того времени, расплывшись в очередной ехидной улыбке.
- Мне помочь тебе раздеться, красавица?
Не дожидаясь ответа, Аднан, торжественно впихнул в руки своей гостьи красный пестемаль, а сам, ничуть не меняясь в лице, откинул абаю в сторону, на каменную скамью, так, словно она была простой тряпкой. Не отворачиваясь в какой-то напускной стыдливости, ничуть не спеша, он обернулся в пестемаль по пояс, то и дело бросая красноречивые взгляды на свою гостью из-под неизменно остающейся на его лице маски. Пусть некий интерес в нём, всё же, присутствовал, Турция не стремился сконфузить свою гостью пристальным вниманием, а потому отвёл взгляд куда-то в сторону, думая, скорее, о том, как бы наиболее удачно пропарить свою гостью, а не сделать с ней ещё что-то.