Глаза людей были пустыми, поддернутыми молочно-белой пленкой тупого безразличия. Первоначальный шок был уже пережит – худые и грязные, с ввалившимися широко раскрытыми глазами, они погружались в фазу относительной апатии, когда в душе начинает что-то отмирать. Брезгливость, страх, сострадание, возмущение — ничего этого живой товар теперь уже не в состоянии испытывать. Именно этот род нечувствительности можно считать необходимейшей защитной броней, с помощью которой душа пыталась оградить себя от тяжелого урона. За несколько месяцев они видели столько страдающих, больных, умирающих, мертвых, что такие картины их уже не трогают. Не должны были трогать и Крым, но, стоя на углу одной из полуразрушенных турками улиц Балык-кая (бывшего Чембало), она испытывала если не жалость, то, по крайней мере, негодование, осколками впивающееся в ее высушенное степью сердце. Где-то под ногами, в темницах жадно хватали опухшими разбитыми губами затхлые капли воды, срывающиеся со стен, неугодные Османской Империи крымские ханы. Шавлинская теперь тоже была ее частью, как следствие, ей они тоже с недавних пор были неугодны. Девушка не любила подавать признаков возмущения. В этом просто не было смысла – ее все равно никогда не слышали.
Однако упадническое настроение невольно захлестывало ее в минуты одиночества. А затем приходил гнев и, кто бы мог подумать, страх, превращающий работу разума из сухой, отлаженной схемы «подчиниться – лишнего не болтать» в кипящее варево ядовитых колкостей и несогласия с действительностью. Хотя, кому это нужно? Людям-скелетам?
Поэтому Крым до поры до времени оставалась лишь молчаливым покорным наблюдателем, каким всегда и была, по капле собирая в своей душе недовольство.
Все, кому не повезло попасть  лапы работорговцев, проходили несколько стадий внутреннего омертвления. Прежде всего, наступала безграничная тоска по близким и родным, которым отчасти повезло – в этот раз их не угнали на невольничий рынок. Геката презрительно кривила пересохшие губы. Это ненадолго, всех забирали: детей, женщин, мужчин, стариков. Тоска, однако, может быть такой жгучей, что захватывает все людское существо. Затем появляется отвращение ко всему, на что падает взгляд.  Все они, стоящие неровной шеренгой, с алыми необработанными ранами на тонких, как стебли полыни, шеях, одеты сейчас в такие лохмотья, что высеченные из камня образы Девы казались на их фоне образцом элегантности и изящности форм. На невольничьих рынках между бараками, через которые ежедневно в ужасающих количествах перегоняют все новые и новые поставки рабов, нет ничего, кроме грязи, и чем больше ее убираешь, тем теснее приходится с ней соприкасаться.
Поток людей был нескончаем. Геката нервно сжала обветренную и огрубевшую от работы руку на привязном к поясу мешочке, в котором едва ли набралось десять монет. Конечно, этого не хватит даже для того, чтобы выкупить самого худого и слабого ребенка. Да и что потом? Крым его отпустит на все четыре стороны, ведь самой и даром не надо приглядывать за этим человекоподобным опарышем, а через несколько дней он опять окажется в рядах рабов, еще более побитый и тощий. Нет, так дело определенно не пойдет.
Чем больше она смотрела, тем противнее ей становилось.
Нет, в общем-то, ее все устраивало. Очередная страна-хозяин, равно такая же, как и была Византия, и генуэзцы. Даже культура Турции была приятна Гекате  - пожалуй, незнакома, но от этого не лишенная своей прелести. Она видела каменные беседки с бьющим ключом холодной воды, заточенным в гранит (Садык как-то это называл, но Шавлинская даже не потрудилась запомнить) и разбросанные вокруг него подушки, на которых лениво восседала высокопоставленная особа. Видела прелестных женщин в расшитых тканях, которые искусно танцевали, выпячивая то одно, то другое бедро, опасно балансируя с подносами с фруктами и алкоголем. Но как тот свет отличался от того, что творилось на территории бывших морских городов, находящихся на ее, крымской территории. Это было просто возмутительно. Наверное, Геката негодовала чисто с женской стороны. Даже если учесть, что у женщины в этом мире не было права голоса.
Смазливых женщин преимущественно уводили в гаремы. Красавицы рыдали, клоками рвали свои волосы, но потом женская хитрость брала верх, и они умудрялись в кратчайшие сроки приноровиться к новому укладу жизни. Все хотели безопасности, насколько она вообще могла существовать.
Когда эскадра Кедук Ахмед Паши подошла к Каффе, Крым была одной из тех, кто ночью открыл им ворота. Вернее, если копать глубже, она была из тех, кто искренне верил в политику наименьших жертв. Однако, вместо этого, турки за одну ночь перерезали почти всех жителей, часть людей завербовали как рабов, женщин угнали в гарем. Геката попала в число последних, хотя темнолицые захватчики презрительно осмотрели ее острые черты лица, слипшиеся от грязи волосы, явно не оценили тощую задницу. Прежде всего, Крым желала попасть прямиком к Турции. Игра не по правилам ее более чем не устраивала.
Садык был опьянен властью. Распространенный синдром, помниться такой наблюдался у Рима когда Шавлинской пришлось с ним столкнуться (дело было при Митридате и его войнах с римскими легионерами). Все они, большие, подминающие под себя более слабые державы, явно страдали «божественной болезнью», считая себя самыми непобедимыми. Девушка быстро смекнула, что если по общим пунктам выполнять приказы и делать вид, что поет под дудку Аднана, к ее присутствию будут относиться более менее милостиво и снисходительно. Жаль, язык всегда летел прежде головы.
Но с растущей работорговлей надо было что-то делать, и срочно.
Если так хочет – пусть продает и покупает людей на своей территории! Я не обязана в это ввязываться, - хмуро рассуждала Крым, бесшумно проскальзывая в самый целый из местных домов, в котором пожелал остановиться Садык, решив, по всей видимости, самолично проверить, как идут дела в столь прибыльной сфере, как торговля невольничьей рабочей силой.
Ей повезло, она столкнулась с ним почти у самой двери (может турок решил подышать удивительным ароматом людских испражнений вперемешку с плохо просоленной рыбой?) и, напустив на себя самое серьезное из всех имеющихся у нее выражений лица, деланно залепетала, склоняясь в поклоне чуть ли не до земли.
- Доброго дня тебе, о солнце и звезды этой разъетой морской солью земли, - у нее всегда плохо получалось говорить в изысканной турецкой манере, однако это была если не мера предосторожности, то лживая дань мнимого уважения. Затем, выпрямив спину и прищурив темно-зеленые глаза, уже гораздо резче и тише добавила, - Есть разговор,- а затем в голосе проскользнула еле заметная издевка,- Если, конечно, хозяин не занят.

Отредактировано AR Crimea (2013-06-18 06:30:53)