Весну Лаун любил. Любил нежно, трогательно и лирично. Так можно любить только что-то  очень хрупкое, эфемерное. Так любят девочки из приличных семей свои дневники. Так любят котят. Или хрустальные вазы. Или ангела на вершине Рождественской елки. Но Лаун с той же нежностью и теплотой любит весну. Он любил и период цветения сакуры. В Гонконге ее конечно почти не было, а та, что была, росла в разве что в частных садах. Хотя, возможно, что он просто не искал. Ему было достаточно и того, что он мог найти. Для него, как для олицетворения страны, не было закрытых дверей на его территории. И уж тем более, когда он просто хочет понаблюдать за красивыми цветами. Конечно, сакуру больше ценит Япония, но именно весной Гонконгу ужасно хочется понаблюдать за ней. Он может и в гости в страну заходящего солнца приехать, но в гости это одно, а дома, когда никто не мешает, это совершенно другое... да и забредала иногда в его голову мысль, что тайцзицюань очень интересно выполнять под дождем из лепестков сакуры. Это очень умиротворяет. Но такое удовольствие можно получить не часто и не долго. Можно считать деликатесом даже. Но сейчас был последний месяц весны и Лаун уже ощущал предстоящее лето. Жаркую погоду и тайфуны. Рост цен и спад туристов. Летом не сезон. Летом много что не происходит. Но сейчас еще весна. И можно расслабиться, пусть и временно.
Иногда ему казалось что весна размягчает его, делает более податливым и... нежным? Наверно, можно и так это сказать. Но все равно звучит несколько глупо. Ему нежным быть не положено. Таивани - можно. Но ему - никак нельзя. Наверно именно поэтому о маленькой слабости никто не знает. Не нужно им знать, что спокойный, непробиваемый Гонконг весной размокает и становится на диво податлив. Хотя у всего есть свои рамки, конечно же. В ущерб самому себе он ничего делать не будет никогда и никакая весна не изменит этого. Да и не сказать, чтобы он размокал, просто весной он не так контролировал свои порывы деятельности, чем в любое другое время года. Так что нельзя сказать, все же, что он менялся. По крайне мере не так это понимал в самом себе Лаун. Или просто пытался себя убедить в этом.
Утро время тихое в Гонконге. Шесть, семь утра - многие на утренней гимнастики. Не смотря на то, что он долгое время прожил как часть Английской Империи, он все равно сохранил множество китайских традиций. Самая первая из них – известная оздоровительная китайская гимнастика, по сути являющаяся одним из стилей боевых искусств. Но европейцам об этом редко известно, им больше нравится наблюдать за неторопливыми, тянущимися движениями. За тем как собравшиеся в парках люди двигаются в едином потоке без каких-либо посторонних указаний. Они смотрят, восхищаются, иногда пытаются повторить. Как ни удивительно, не мешают.
Но Гонконгу мешала сама толпа людей. Он был не против общества вообще, иногда тренировался и с людьми в парках, но чаще всего делал это один. Он не любил, когда в его пространство врывались люди и когда его течение разминки разрывал кто-то другой. Для него это действие было почти священным. Но не совсем. Это было умиротворяющее и посторонние только мешали. Ему даже чересчур длинные рукава его дуанкуа не мешали. Они как будто создавали дополнительное волнение, волну и как огонь, очерчивали путь его рук.
Никого в столь раннее утро видеть не хотелось. Совершенно точно нет. Они могут помешать, разбить концентрацию, изменить суть течения жизни на ближайший день, сбить все потоки и уничтожить его сегодня… в общем, компанию во время тренировки Гонконг не хотел.