Все должно было выгореть.

Все должно было пройти и-де-аль-но.

Еще старый дядя Цепеш учил: хочешь удивить людей, заставь их рыдать и бояться. Скаля в довольной, предвкушающей улыбке клыки, Румыния тащил рано утром в конференц-зал огромный домашний гроб. Черный, с католическими крестами на боках, с красной бархатной обивкой внутри – в общем, все по первому слову комфорта, как для себя родимого! Втащить этот гроб на стол стоило еще больших трудов, чем просто принести его сюда, но желание розыгрыша было куда сильнее физического несовершенства. В итоге массивный гроб возвышался на длинном столе заседаний прямо напротив председательского места, а Александру потирал руки, посматривая, будет ли от входа заметно, кто именно лежит в гробу.

Заметно не было. И Румыния опять стал мучиться, подбивая под один край папки с бумагами, книги, чтобы гроб немного наклонился, изголовье его поднялось, и любой, кто вошел бы сейчас в зал, точно разглядел бы «усопшего».

- У меня очень, очень плохое чувство юмора… - Сказал сам себе Александру, кинул последний взгляд на заготовленную сцену представления, и очень ме-е-едленно на его губах расцвела задорная ухмылка. Затем Румыния подбежал к зеркалу, достал из кармана пудру, долго и тщательно взбивал белую пыль вокруг своего лица, которое вскоре стало напоминать китайский фарфор, сказал единственное: - Уф! – По которому можно было судить, что сам Александру чуть-чуть испугался, увидев в итоге себя в зеркале.

Минута, другая, и вот уже конференц-зал тих и прискорбен. На столе, наклоненный вперед, возвышается большой гроб в готическом стиле, внутри он обит красным бархатом. В нем лежит молодой человек, мертвенно бледный, со спутанными светлыми волосами. Его глаза закрыты, руки сложены на груди. Он облачен в красный китель кавалерийского покроя, на плечах лежит черный с красным подбоем плащ. Вокруг царит молчание, и только часы скупо в зале продолжают отбивать неостановимое время.

Ничто не предрекало беды. 
Бодро вышагивая по коридору и что-то энергично насвистывая, Бонфуа бросил беглый взгляд на наручные часы. До конференции было еще предостаточно времени – верный признак того, что утро уже началось подозрительно странно. На редкость пунктуальный сегодня француз сам по себе уже мог являть собой материальное воплощение первоапрельских шуток.
Пунктуальный. Француз. Кажется, мир перевернулся с ног на голову.
Не столь резкий, сколько нежданный-негаданный толчок заставил вернуться с небес, так сказать, вниз на грешную землю, настойчиво вырывая из преисполненных гордости восторженных размышлений на тему «Какой молодец, даже раньше пришел!».
- Артур?! - толком-то и не успев сориентироваться в ситуации, возмущенно выпалил блондин, удивленно приподняв брови, и уж было собрался приветствовать англичанина по старым традициям долгой язвительной тирадой, но отчего-то осекся. Без лишних преувеличений, бледный, как мел, британец выглядел так, будто спешно спасался бегством от разъяренного единорога. Если не хуже. Целого стада слетевших с катушек единорогов.
- Что случилось, mon cher, феи устроили массовый бунт и сообща решили захватить конференц-зал? Тебе следовало бы призвать на помощь тяжелую артиллерию и… Эй! – ядовито-наигранный тон буквально со скоростью света сменился на ошарашено-удивленный. Категорически не понимая происходящего, Франция безвольно, но с демонстративным упрямством повел локтем, в безуспешном стремлении вырваться из ранее непривычной железной английской хватки.
- Полегче, милейший сударь, полегче. Разумеется, я безмерно счастлив, что ты до такой степени рад меня видеть, но всё равно настоятельно требую восстановления личной свободы и права беспрепятственного передвижения! -толкаясь для праздного виду, ругаясь и причитая, Бонфуа, тем не менее, всё же волей банальной инерции плелся за как-то даже непорядочно обеспокоенным, но уперто игнорирующим, кто бы сомневался, его недовольные возгласы Англией. Однако как бы ни отрицал он, что бы ни придумал, спроси это прямо, но любопытство – порок в его случае. Как правило, доводить Великобританию до состояния, близкого к нервному тику – это его работа. Святая обязанность, которую поровну радостно делит с ним вечно счастливый американец с симптомом героя. Но сейчас, разрази его гром, что-то стряслось там внепланово. Подозрительно, но интересно.
Керкленд соизволил остановиться. Создавалось неловкое чувство, будто широкая бровь вот-вот истерично задергается. Франциск фамильярно фыркнул, наконец, высвобождая руку, и скептически покосился на дверь. Затем на Артура. Снова на дверь.
«… либо ты сошел с ума окончательно» - собрался поставить точку француз, театрально возводя к потолку ясны очи. Но не успел, очевидно, оказавшись бесцеремонно отправлен внутрь, скорее всего, отрезанный от путей отступления. Он негодующе взвыл, нервозно сжав кулаки.
- Англия, что ты опять приду... Святые небеса! - глаза панически расширились, наткнувшись на средство отправки в последний путь почти что у центра стола.
Покойник?! Прямо на мировой конференции. Мертвее мертвого, бледнее бледного.
Мужчина непроизвольно отшатнулся назад в немом ужасе. То есть, смотря с какой стороны немом, ибо пришлось прикрыть себе рот ладонью в лучших традициях драматических жанров, стараясь сдержать вполне естественный шокированный возглас.

Отредактировано France (2013-04-02 21:39:02)

Артур скрестил руки на груди и не смог сдержать усмешки. Конечно, когда рядом оказался Франциск, англичанин почувствовал себя более комфортно. К тому же, не мог же он так упасть лицом, как это сделал француз, выказав свое удивление. И Керкленда нисколько не смущало то, что буквально несколько минут он был гораздо красноречивее своего давнего враже.
Теперь же, мужчина смог взять себя в руки, хотя бы внешне стараясь выглядеть спокойно. Мысли в светлой голове все еще продолжали то сталкиваться, противореча друг другу либо же складываться в очередную безумную теорию, как все это могло произойти. Тем более произойти здесь и сейчас, с ним.
Артур начисто забыл, какой сегодня день и что, это мог быть розыгрыш. Серьезный и вечно недовольный Англия, давно не помнит, что такое невинная шутка.  Мысли его пропитаны ядовитым сарказмом и усмешками, иногда самоиронией или сожалением.
Сложно сказать, что удивило джентльмена больше то, как можно было протащить гроб с трупом или само присутствие трупа.
«Бред какой-то», - в Артуре снова проснулся брюзжащий скептик.
«Надо вызвать охрану, кто допустил этот беспредел?», - мужчина подвинул рукав безупречно выглаженной рубашки и посмотрел на часы, до конференции оставалось чуть меньше получаса.
- Только не говори, что это я его убил или он сам в гроб залез и умер, завидев меня, - парируя возможный выпад, со стороны француза откликнулся Англия, которому на самом деле просто надоело молчать. Молчание давило и нагнетало тяжелые мысли, поэтому, захотелось услышать хоть что-то. Пусть и неуместную шутку сказанную своим же голосом, уже не плохо.
- Что делать-то будем? Может это…его того? – Керкленд изогнул бровь и показал что-то взглядом, надеясь, что озвучивать идею до конца не придется. Хотя чуть помедлив, Англия все же пояснил:
- Хотя бы позвать кого-нибудь или перенести его в другой зал, - максимально спокойный и сдержанный голос должен был привести в чувство Бонфуа, который отшатнулся от покойного и снова столкнулся с Керклендом, который стоял слишком близко к спине француза.
Видимо это уже рефлекторная привычка сталкиваться друг с другом в любом месте и времени. Будь то стычка, перебранка или что глобальнее.
- Ты его вообще знаешь? – внезапно спросил Англия, подойдя ближе к гробу и нагло тыкнув  в лежащего там пальцем. В конце концов, он был уже мертв, и пожаловаться на отсутствие манер у Артура не сможет. В голове британца кружился нечеткий образ, словно они где-то пересекались, а вот ничего точнее Керкленд сказать не мог, поэтому и спросил, дабы развеять сомнения.

Главным делом было, конечно, не засмеяться, не фыркнуть или не выдать себя каким-либо другим способом. Александру подумал об этом заранее: нужно было всего-то абстрагироваться от существующей реальности и уйти в параллельные миры, не обращая до поры, до времени ни на что и ни на кого внимания. Пока что у Румынии все это очень удачно получалось, он едва вслушивался в разговоры стоящих у входа и ждал нужного момента.

Ждал, когда наступит его звездный час.

Конечно, глупо заявлять о себе таким способом. Поэтому Александру и сказал, что у него довольно плохое чувство юмора. С юмором на Балканах вообще туго стало, как турки пришли. А когда до сознания Румынии донеслись отрывки из последних фраз говоривших, горькая печаль проснулась в его сердце и стала медленно съедать его изнутри, портя все праздничное и веселое настроение.

Всегда так: пытаешься, пыхтишь, из кожи вон лезешь, чтобы тебя заметили, чтобы о тебе говорили, чтобы слова о Великой Румынии были не только лозунгами политических правых, но и… правдой? Вступаешь в Евросоюз, а потом выслушиваешь от всех, какой же ты плохой и зачем наводнил европейские города цыганами. Виноват он, что ли, что все румыны как цыгане? И скрипку любят. И песни похожи. А потом ложишься весь белый-белый в гроб, а тебе не узнают и признавать не хотят, думают, как бы куда поскорее сплавить с бездушной конференции.

«Ладно, все мелочи жизни. Сейчас отыграюсь…»

Подумал Александру и приготовился в ожидании момента, когда оба собеседника подойдут к гробу, чтобы рассмотреть таинственного мертвеца вблизи.