Hetalia: New Tomorrow

Объявление

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Hetalia: New Tomorrow » Архив эпизодов » [1422 год] Hello, China, выпьем чаю?


[1422 год] Hello, China, выпьем чаю?

Сообщений 31 страница 36 из 36

31

- Послушайте, нас же могут увидеть здесь! – раздался похожий на шипение шепот где-то у груди Китая, на секунду вырывая того из глубокой занятости собственными мыслями.
Ван остановился и невольно окинул ситуацию своим нетрезвым взглядом. Почти голый, он стоял у дверей чайной, одной рукой прижимая к себе несчастного юного гостя, а другой задумчиво сжимая горлышко прихваченной бутылки. А ведь действительно, что будет, если их увидят?... Наверняка уже завтра вся Империя Мин заговорит об этом поразительном инциденте, об этой страшной выходке императорского любимца, и буквально через неделю не останется ни одного уха, до которого не долетит эта новость.
Остатки разума говорили, что нужно остановиться. В стенах чайной, или хотя бы своего павильона, он действительно мог творить все, что ему хотелось – но сейчас пьяная голова вела его далеко, за пределы возможно даже тех земель, где уважали китайскую аристократию и знали, кем являлся Ван Яо.
И он действительно остановился, потупив взгляд и почти было отпустив Патрика.
Однако, стоило ему опустить глаза, как он случайно встретился взглядом с ребенком, в глубокой задумчивости уставившись куда-то в глубину его зрачков. Снова в больной китайской голове пронеслись смутные мысли о том,  что он затеял что-то страшно аморальное и неприличное, что-то, что стоило закончить, и как можно скорее.
-不入虎穴,焉得虎子, - тихо и как-то особенно вкрадчиво произнес Ван, не отрывая печального взгляда, больше для того, чтобы убедить себя, а никак не Ирландию.  Ведь навряд ли мальчик смог понять, о чем речь, даже когда Китай попытался кое-как повторить слова по-английски. - Если не войдёшь в логово тигра, то как же добудешь тигрят?...
А смысл у странного упоминания кошачьих был весьма простой и знакомый для большинства европейцев: «кто не рискует, тот не пьет шампанское». И именно этим изречение решил руководствоваться Ван, когда снова взял мальчика за плечо и, скрепя сердце, распахнул двери павильона.
По ту сторону начинался чуждый Запретный Город, живой даже ночью, полный в данный момент страшных опасностей, угрожавших самым ужасным, что могло произойти с рядовым аристократом – бесчестием. Но был ли Китай действительно рядовым, или же являлся чем-то большим, чем-то особенным?...
Неожиданно, прямо на ходу, в голову Яо заползла эта мысль, и безумно захотелось пофилософствовать на эту тему, накинув на плечи простой халат, откинувшись на подушки, и, может быть, пригласив поразмышлять за компанию и Императора. Да, это было бы действительно неплохо. Добавить сюда еще чашку прекрасного чая… Но сейчас у него было задание поинтереснее.
В конце пустого коридора послышались шаги. Сердце стремительно упало в пятки, дыхание перехватилось. Все, на что хватило Вана, это покрепче прижать бедного Ирландию к себе (словно он действительно был не прелестным мальчиком, а мешком картошки), и вжаться в стену, едва ли не пытаясь впитаться в нее.
Мимо прошествовал знакомый толстый министр в красных одеждах. Яо занервничал настолько, что даже перестал дышать – в конце концов, этот человек был известен своим жестким нравом и страшной ненавистью к Китаю, которого считал недостойным оказываемых ему почестей.
Ван даже почти успел пожалеть о том, что вылез из своего золотого гнездышка. Стоит этому человеку сейчас повернуть голову вправо, и Китай будет раскрыт, и неизвестно, кому в итоге попадет больше: ему или ни в чем, в общем-то, неповинному Ирландии, но в любом случае все будет ужасно.
На секунду Яо вдруг показалось, что даже его сердце перестало биться. Он продолжал во все глаза смотреть на неспешно передвигавшуюся фигуру министра (и почему, черт возьми, этот старик не спит?!) и прижимать голову Патрика к себе, переживая, что ярко-рыжие волосы могут быть хорошо заметны в темноте коридора и пытаясь прикрыть их ладонью.
Но – спасибо, благосклонности духов предков – министр зевнул и лениво проследовал куда- то вдаль, подозрительно чем-то позвякивая. Будь Ван чуть менее пьян, то обратил бы на это внимание, и мог бы даже раскрыть весьма крупное преступление. Но, к сожалению, сейчас его мысли были заняты только тем, как же незаметно выбраться из Дворца и вывести иностранного гостя – ведь за пределами стен их ждало что-то поистине удивительное, что Китай прочно решил показать ребенку.
Убедившись, что пусть открыт, Ван на секунду присел на корточки, чтобы заглянуть в глаза своего безвольного спутника:
-Прости, что я так веду себя с тобой, но я правда хочу показать тебе что-то стоящее, ару, - доверительно смотря в зеленые глаза (удивительный цвет иностранных глаз заинтересовал Вана настолько, что ему хотелось смотреть в них все больше и больше, и он жалел, что не обращал толком внимание на глаза белых людей, приплывавших к нему ранее), произнес Китай, надеясь, что ребенок не станет держать зла на напившегося в стельку взрослого.
Где-то в глубине сознания Яо восхищался тем, что Педди до сих пор не вырвался из его не слишком сильных рук и не убежал в родные края, сверкая пятками. Говоря начистоту, даже сам Ван бы убежал от себя в этой ситуации. Но рыжий иностранец стойко выносил все чудачества восточного знакомого, благодаря чему невольно возносился в его глазах, с каждым часом становясь для Китая все ближе и ближе, все более родным и любимым. А, к слову вспомнить, какой сейчас час?
Ван едва было не задал Патрику этот вопрос, но решил, что вряд ли ребенок располагает такой информацией, а неспособность дать ответ поставит его в еще более неловкое положение, чем то, в котором мальчик есть сейчас, а потому лишь молча потащил его дальше по коридору, непривычно безошибочно определяя, где находится выход. Если трезвый Китай легко мог заблудиться в коридорах Запретного города, то пьяный он почему-то вдруг стал удивительно хорошо ориентироваться во дворце.
Наконец вдали показались раскидистые двери Запретного Города. Яо немного подивился тому, что больше никто им не встретился, и рванулся к выходу, словно плененный тигр, разломавший, наконец, прутья своей душной клетки, и сумевший вдохнуть свежего воздуха после долгого нахождения в затхлой атмосфере помещений.
Дверь легко поддалась, и с улицы ворвался поток прохладного ветра. Китай волевым жестом полностью распахнул двери, почти так же, как когда только впускал Ирландию в Запретный Город, и шагнул на улицу, по-прежнему волоча ребенка за собой и не выпуская из рук чудом уцелевшей бутылки.
Ночь была прекрасна. На бескрайнем черном небе рассыпались миллиарды ярких звезд, среди которых как бледный король возвышалась холодная серая луна. Ее слепой свет с трудом разрывал темноту, вяло освещая величественные статуи, украшавшие лестницу к дворцу, слегка серебря их макушки и лишь тонкой линией очерчивая края ступенек. Было очевидно, что пьяный Китай непременно упадет, когда попытается спуститься.
Ночная тьма, нахлынувшая на решивших «прогуляться» стоило им закрыть дверь, напоминала мягкий бархат, посеребренный лунным светом как блестящей серой нитью. На улице света фонарей почти не было, потому что большинство из них уже давно благополучно задул долетавший периодически с севера ветер, несмотря на который воздух был достаточно теплым и приятным. Пестревшее звездами небо эффектно констатировало с еле заметными украшениями дворца, словно природа и творение человеческих рук вели соревнование по богатству и яркости украшений. Китай действительно выбрал чудесную ночь для своей задумки.
Бросив на Ирландию игривый взгляд – дескать, смотри, мы выбрались и даже не попались! – он начал аккуратно спускаться с лестницы, по-отечески поддерживая Патрика за пояс, хотя поддержка была нужна ему, постоянно путавшемуся в собственных ногах. Несколько раз едва не упав и не проехавшись по крутым ступеням носом, Ван наконец-то достиг земли, и «помог» спуститься своему юному спутнику.
-Мы с тобой почти пришли, ару, - вполголоса проговорил Яо, счастливо улыбаясь, искренне радуясь такому несказанно удачному спуску.
Подарив ребенку теплый и счастливый взгляд, Ван потянул его дальше, прочь с территории дворца, к настоящей свободе от сплошного нагромождения богатства, к совершенно другой, как хотелось верить Китаю, незнакомой Ирландии красоте. А, если мальчик действительно никогда этого не видел, то кто, если не старший брат, покажет ему? В какой момент Китай стал воспринимать себя  как старшего брата Ирландии, осталось неясно даже для него самого.
Наконец, Запретный Город действительно остался позади. Ван, уже давно не выходивший за дворцовые стены, невольно вдохнул полной грудью, словно действительно вырвался из какой-то невидимой клетки, от всей души наслаждаясь даже резко подувшим в лицо ветром, хотя от холодного дуновения его кожа покрылась мурашками.
Однако это восхитительное чувство свободы и блаженного расслабления глаз после вынужденного любования блестящими украшениями не было тем, ради чего Китай предпринял это путешествие. Скорее все эти прекрасные чувства были приятным дополнением, а главное шоу ждало их впереди – еще чуть-чуть в стороне от запретного города, там, где заботливыми руками китайцев были сложены материалы для приближающегося Чуньцзе – китайского нового года.
Аккуратно сложенные бамбуковые палки с порохом внутри все вместе создавали конструкцию, отдаленно напоминавшую баррикаду. К ней-то и повел Китай своего бедного гостя, которого, должно быть, уже прилично утомили постоянные выдумки китайца.
Но, утомили или нет, а самая яркая часть как раз подошла к своему началу.
Честно говоря, Ван никогда ранее не пускал фейерверков, но часто видел, как это делается. Примерно прикинув безопасное расстояние от снарядов, он отвел ребенка на шаг дальше этого расстояния, и, знаком попросив не сдвигаться с места, подошел к петардам.
В этот момент в нем очень кстати включился актер. Раскинув руки и повернувшись лицом к невольному зрителю, Ван громко произнес, ослепительно и немного хищно улыбаясь, наслаждаясь красотой и необычностью момента, которым он, казалось, управлял в полнейшей мере:
-Даже если мне суждено забыть эту ночь, то я сделаю все, чтобы ты никогда не забыл ее, ару! Мало кому в твоей стране удастся повидать такое в жизни!
Прекрасно зная, где и как это сделать, Яо зажег огонь, подражая действиям, движениям, и даже немного мимике тех китайцев, для которых запускание фейерверков было работой, и волевым жестом зажег несколько снарядов, тут же отбежав в сторону и немедленно приложившись к открытой на ходу бутылке.

0

32

У дверей чайной Ирландия чуть было не шлепнулся на пол, грозясь утянуть единственную одежду, оставшуюся на Господине, за собой. Причиной тому стало резкое торможение Китая, который, казалось было, наконец-то одумался, и теперь, заставив себя остановиться, чуть было не отпустил малыша, схваченного как безвольную вещь под руки. Но благодаря благословению неизвестных богов Патрик сумел найти точку опоры; отчаянно стукнув каблуками своих крошечных ботинок о неровный камень, он обхватил своего проводника за пояс так, словно тот являлся ему никем иным, как старшим родственником, очень-очень пьяным, но всё-таки более сильным и мудрым.
Но Ван, похоже, оставил это безо всякого внимания, так как его следующими словами были загадочные сначала из-за незнакомого ирландцу языка, а затем из-за излишней мудрености фразы:
- 不入虎穴,焉得虎子. Если не войдёшь в логово тигра, то как же добудешь тигрят?
И невзирая на то, что всё это было произнесено тихим, вкрадчивым, бархатистым голосом, Педди чуть ли не взвизгнул от ужаса и резко поднял на Яо своё раскрасневшееся от алкоголя лицо с испуганными широко раскрытыми глазами, едва заметно приоткрыв рот, обвивая китайское тело своими слабыми ручонками ещё крепче, словно старался удержать от дикой, опасной задумки. Да, Патрик и впрямь поверил в то, что сейчас они направятся прямиком в логово к тиграм. Тигров он никогда не видел, но смутных картинок из привезенных Бодецией заграничных книжек и нравоучений оттуда же было достаточно для того, чтобы не искать с этими животными встречи, даже будучи законченным авантюристом.  Путешествовать Патрик любил, но как же он будет делать это, если умрёт? Да и каким бы заядлым укротителем не являлся его сопровождающий, в его нынешнем состоянии его наверняка ждала бы та же участь, а это был бы уже проступок того единственного из этой компании, кто находится в относительно трезвом состоянии, пусть он даже ещё совсем ребенок.
- Прошу вас, не делайте этого, Господин! – взмолился Патрик, но его робкий, дрожащий голосок потерялся в шуме открываемых дверей павильона.
Тем ранним вечером, когда Юг прибыл в Поднебесную, коридоры дворца были залиты щедрым солнцем: витиеватые украшения словно утопали в золоте, и деревенский мальчишка был ослеплен этим неземным великолепием. Но теперь, когда не горело ни одной свечи, когда бледная поганка-луна едва пробивала свои блёклые лучи через увешанные драпировками окна, Запретный Город выглядел по-настоящему запретным, даже враждебным и угрожающим за счёт пелены мрачности, окутавшей его вместе с ночью. Но отступать было некуда, Патрика вынесли из покоев страны так же, как и втащили в них, словно какую-то больно тяжелую безделушку. Несмотря на небольшой размер ирландских каблуков, они были сконструированы для степа, танца, который сам создавал для себя музыкальное сопровождение, и потому благодаря хорошей акустике императорских палат ретивый стук мог запросто разбудить какого-нибудь чопорного мягкотелого скандалиста-аристократа. Об этом Педди и подумал, когда в противовес его ботнкам, пусть издалека, но отчетливо раздались чьи-то размеренные шажки. Патрика резко дёрнуло в сторону, как от удара молнии, но он и сам был готов рвануть хоть куда, лишь бы не встретится с неспящим взглядом, и потому он из последних сил впился в Китай, наверняка оставив на его безупречном теле небольшие порезы от давно нестриженных ногтей, на которые махнула рукой даже отважная Британия. Руководствуясь детской мудростью «если я этого не вижу, то и оно не видит меня», Патрик повернулся к проходу спиной, оказавшись накрытым рукой Китая, которая, в свою очередь, крепко прижимала рыжую голову. Утешало лишь то, что сам Китай необычно трезво оценил ситуацию и быстро среагировал на неё, посему мог и одуматься от своего жуткого плана и, как следствие, выжить.
После всего пережитого, уповая на влиятельность и благоразумие своего спутника, Патрик уже не мог нервничать (попросту не оставалось сил), воспринимая  этот случай как игру в прятки. Легкая тень тревоги и вовсе рассеялась, когда несчастный лунатик скрылся за поворотом, а глаза как то сами встретились со взглядом присевшего на корточки Вана.
- Прости, что я так веду себя с тобой, но я правда хочу показать тебе что-то стоящее, ару
Патрик устало вздохнул и рассеянно утвердительно кивнул, дескать, «делай со мной всё, что хочешь». С выдыхаемым воздухом ушёл и ком ужаса, и лёгкое опьянение. На смену им, откуда ни возьмись, пришло доверие и усталость; протерев глаза, Патрик протяжно зевнул, но поспешил судорожно прикрыть рот ладошкой, опасаясь, как бы ночные встречи не продолжились. 
Теперь, при одном воспоминании о тех ужасах, которые Патрик успел приписать Яо в начале их знакомства, ему становилось смешно, и даже как то стыдно. В конце концов, он здесь один вечер, а сколько проблем он успел свалить на голову какому-то обыкновенному, как казалось Патрику, аристократу, который жил своей, опять же, как думал Патрик, размеренной жизнью, и был ей вполне доволен, а тут это рыжее чудо, грозящее среднему чиновнику бесповоротным увольнением просто по своей природе. Да и потом, Кёркланд даже не задумался о том, сколь благородным был этот человек! Даже в незаурядной Ирландии было чистой воды абсурдом, чтобы, к примеру, какая-нибудь придворная дама сама отворяла гостям двери. А впускать этих самых гостей, лишенных всякого почетного звания, да даже толком не представивших себя, причем не куда-нибудь, а в место, которое находилось под строгой защитой и надзирательством? Сам факт того, что Патрик смог пройти во двор Запретного Города, являлось абсурдом, который, всё-таки, имел место быть, чего уж там говорить о проникновении внутрь. Благо, мальчишка с алкоголем за пазухой не мог представлять реальной опасности ни для императора, ни для его свиты, что было лишь внезапным благоволением богов, или же простым стечением обстоятельств, что, в общем то, одно и то же. И, страшно подумать, отблагодарил ли Патрик того, кто спас его от ночевки на улице? Он сам поставил несчастного в столь затруднительное, пагубное положение, опоив человека, который, очевидно, просто не привык к этому, а тот извинился за это? Конечно, Патрик хотел как лучше, не зная иных способов поладить с кем либо, как выпить с ним, но не в любой монастырь можно сунуться со своим уставом.
Теперь Ирландия старался быть как можно более покладистым и тихим, смотря на Китай с тем молчаливым восторгом, с каким изучал его в самом начале. Если они направлялись в клетку к тиграм, он готов стерпеть и это. Однако, подхватить себя как нечто безвольное на этот раз Патрик не позволил; он  даже не взял, а буквально обнял Китай за руку, семеня за ним максимально бесшумно. Как награда за все мучения, вскоре в конце коридора показалась огромная дверь, через которую Патрик и попал сюда.
Когда холодный ветер смахнул с лица надоевшую челку, у Патрика не осталось ни мочи, ни желания сдерживать себя. Он отпустил руку своего проводника и рванул к знакомым ступенькам, просияв довольной, пусть и уставшей улыбкой (детям давно пора спать в столь поздний час). «Долетев» до подножия лестницы, ирландец остановился и запрокинул голову, не считая это дурным тоном по отношению к сопровождающему. Здесь они наконец были в безопасности, так думал Ирландия, так ему хотелось думать. Необыкновенное мерцание звезд, которое не часто наблюдалось на Британских островах из-за повышенной облачности, опьяняло больше, чем двадцатилетний виски. Этой ночью луна потеряла статус царицы неба, всё утонуло в звёздном свете, словно над головой у бодрствующих раскинулось решето. Вдалеке, вероятно за пределами Запретного Города (так широки были его границы, что невозможно было разобрать, где начинается замок, и где он кончается), виднелись красные фонарики необычной для Запада формы. К сожалению, по близости их не было видно, наверняка потому, что их уже потушили. Показывая на них пальцем, Патрик обернулся сияющим восторгом лицом к Китаю, то и дело переминаясь с ноги на ноги, словно ему так и не терпелось рвануть на встречу к увиденному, так, словно Китай даже понятия не имел о всех чудесах, которые происходят в его родной стране. С неменьшим восторгом Ирландия поймал такой же довольный, как и у него, взгляд на себе.
Когда парочка начала спускаться, Яо зачем-то настойчиво придерживал Патрика за пояс, так, словно это ему здесь нужна была помощь. Если бы не это, ирландец бы уже давно побежал вниз по многочисленным ступенькам, перебудил бы стуком подошв половину двора, убил бы к чертям поношенные ботинки, и, что б его, остался дико доволен собой! То и дело приходилось оказывать помощь и своему помощнику, но в итоге до двора они добрались без приключений.
-Мы с тобой почти пришли, ару
«Недалеко же они держат тигров от своих жилищ, однако», промелькнула мрачная мысль, но добрый взгляд Китая не оставил у тревоги ни одного шанса. Ещё пара минут ходьбы и Запретный Город остался далеко позади, со всем своим вычурным великолепием, со своими нелепыми запретами и одинокой бутылочкой допитого виски где то в чайной комнате, а главное очаровавшими Патрика фонариками. Он уже было захотел попросить подарить ему один из таких, но решил, что это какая то особенно дорогая императорская реликвия, и только беззвучно открыл рот, понимая, что такая наглость даже для парня из провинции будет непростительна. Вот дорога, по которой Патрик ковылял этим днём, вот они уже свернули куда то в сторону, в небольшую «рощу». В ней обнаружилась причудливая конструкция неизвестного происхождения.
- Что это, – Патрик подавил в себе настырное желание назвать своего знакомого «учителем», - Господин?
Но тот уже умчался к замысловатому нагромождению, весь охваченный своими причудами.
-Даже если мне суждено забыть эту ночь, то я сделаю все, чтобы ты никогда не забыл ее, ару! Мало кому в твоей стране удастся повидать такое в жизни!
После этого громкого заявления последовали какие-то больно артистичные, забавные манипуляции, и Патрик непроизвольно заулыбался, с интересом наблюдая за происходящим. Он никогда не видел фейерверков, но всё, что горело и мерцало, вызывало у него бурный восторг. Когда он находил что-то достаточно интересное для него, а список таких вещей был поразительно велик, его глаза, бывшие уже по своей природе странного цвета и необычно большими, приобретали необычайную проницательность и тот особенный огонек, который уже успел заприметить Китай. Именно этим взглядом Патрик наблюдал за тем, как был зажжен огонь, как Китай отпрянул от подпаленной конструкции, приближаясь к нему.
- А где тигры? – спросил Педди, ища немного рассеянный от алкоголя взгляд Китая, но неожиданный взрыв заставил его, позабыв обо всём, обернуть голову.

Отредактировано Ireland (2013-06-18 00:29:37)

0

33

-А где тигры? – в самый последний момент поинтересовался его бедный спутник, чем неожиданно поставил Вана в настоящий тупик.
-Тигры?... – усталый и пьяный мозг не мог связать все произошедшее за этот день и этот вопрос, показавшийся тогда совершенно абсурдным. Может, речь идет не о тиграх, ведь не был все же Китай великим мастером английского языка? Нет, мальчик точно сказал «тигры». Сомнений быть не могло.
-Тигры?... В одном лесу не может быть двух тигров, ару, - он сам не понимал, к чему вдруг вспомнил эту поговорку, но навскидку решил, что ребенок не примет данную неловкость во внимание. И действительно, ведь сейчас имело место что-то более важное, более привлекающее интерес любого человека, нежели слова некого подвыпившего китайского аристократа.
В отличие от Патрика, Ван хорошо знал, что за взрыв вдруг оглушил их, и что последует за ним.
Его прекрасная, прогрессивная страна раньше всего мира сумела изобрести порох, а вместе с ним и фейерверк, а потому подавляющее большинство китайцев уже не сильно удивлялось салютам в честь разных торжеств самых разных степеней важности– но только не наивно-романтичный господин Ван.
Сколько бы раз ни распускались перед его глазами в ночном небе сияющие цветы, как бы хорошо он не знал приземистое и обыкновенное объяснение этого чуда – он все равно каждый раз восхищался, принимая фейерверк за волшебство, магию, сверхъестественный дар, данный китайскому народу богами… Дар, которым он впервые в жизни искренне хотел поделиться с иностранцем.
Характерные взрывы стремительно заполнили воздух, наверняка перебудив к чертям весь Запретный Город, но разве сейчас это имело значение? Всего лишь жалкая секунда – и в темном, исчерченном звездами полотне ночного неба вдруг распустился магический цветок света, ослепительно окрасив небосвод в свои цвета, отвлекая мысли от реальных проблем и унося в степь философских размышлений и абстрактных фантазий, даря незабываемое чувство отрыва от бренного мира.
Хотя это и должно было быть шоу для ребенка, Яо мог бы состязаться с «туристом» в степени восхищения. Разрывавшие покойную тишину ночи и ровный звездный бархат фейерверки оказывали на него едва ли не большее влияние, чем на гостя. Они были восхитительны, прекрасны. Совершенны. Волшебны...
Огненные лепестки ярко и властно освещали небо, как рождавшиеся из ничего звезды, как маленькие дети Солнца, но потом зачем-то устремлялись вниз, к земле, словно скучая по родным краям, по теплым рукам мастера, который их создал, и неизменно гасли, так и не достигнув родных стен.
Возможно, если бы они не стремились вниз, они бы не блекли, а сверкали в небе до конца веков, созданные и пущенные в непревзойдённом Китае, способные тягаться красотой и яркостью с путеводными звездами, вечные символы величия его страны, вечные неживые короли небосклона.
Но глупые огоньки падали и гасли, оставляя после себя смутное чувство горечи. Слабое, кислое ощущение печали где-то в горле, тысячу рваных мыслей о бренности и хрупкости самого мироздания, а в особенности маленького желтоглазого и желтокожего Вана, сегодня вдруг решившего немного пошалить, вознестись над всеми, совсем как бамбуковый снаряд, а сейчас так же стремительно летевшего вниз и гаснувшего – если не в глазах всего неба и мира, то, как минимум, в зеленых глазах этого мальчишки – и этого было более чем достаточно, чтобы ужаснуться и броситься рвать на своей голове волосы от стыда. Каждый ребенок тоже своего рода мир, возможно, даже более пышный, удивительный и сияющий, нежели раскинувшийся вокруг.
Но – спасибо виски! – эти мысли не сумели пробиться до сознания Китая. Он только, ощутив вдруг сильную усталость и некоторую ночную прохладу, опустился на колени подле своего гостя, не отрывая восхищенного взгляда от освещавшегося разными цветами неба, полностью захваченный зрелищем.
Да, прекрасные огоньки падали – но вслед за ними тут же устремлялись новые. И даже когда все фейерверки разорвутся в ночном небе, люди вскоре создадут новые, люди продолжат волшебство, хрупкие человеческие руки позволят божественному дару вновь засиять, бросая вызов ночии божеству света. Ну разве человек – не удивительное существо?
Ван вяло, неловко улыбнулся собственным мыслям. Если люди удивительны – то каков же он? И кто он вообще такой, какого его место в этом огромном, полном неизвестности мире, зачем он нужен, есть ли еще такие же, бессмертные и бесконечные, как копии похожие и невыразимо отличные от всего человечества?
Пьяный мозг буквально кишел вопросами, переполнялся желаниями познать устройство этого мира и тайну смысла жизни, в голове едва ли не строились планы превращения камня в золото, а перед глазами печально догорали последние огоньки салюта.
Это был, наверное, действительно лучший салют в его жизни. Конечно, может быть, виной тому были принятые на грудь виски, изменившие его взгляд на мир, добавившие яркие нетрезвые краски и новые оттенки одному из любимых развлечений – но этот салют в любом случае и при любом раскладе был самым прекрасным на его памяти. Но как же жаль, что уже лишь был. Как же попадет Вану за то, что он растратил запасы, подготовленные для Чуньцзе. Император будет в ярости. Какой же он смешной и милый, когда в ярости. Похож на рассерженного цыпленка. И машет руками совсем как крылышками.
Живо представив себе эту картину, Яо тихо и нежно рассмеялся, но потом вздохнул, и со смесью нежности, мечтательности и гордости во взгляде и голосе посмотрел на Патрика.
-Ну что, ару… Понравилось, ару ка?
Запах гари, повисший было в воздухе, весьма быстро разогнался прохладным ветром, снова принесшим ночную свежесть. Небо, больше не озаряемое красочными взрывами, постепенно возвращалось к привычному виду, вновь становилось бархатным и ровным, словно кто-то зашивал его невидимыми нитками. Празднество закончилось, и настало время привычной звездной рутины. К тому же, вдруг сильно захотелось спать.
Покачиваясь, как китайская красавица-аристократка с ногами-лотосами, Яо поднялся, сделал несколько хилых шагов вперед, и с блаженным наслаждением вдохнул полной грудью ночной воздух. Обрывки мыслей в голове говорили, что можно уже и идти во дворец. Хватит приключений на эту ночь.
Он хотел было обернуться и позвать Педди (остатки азиатского гостеприимства заявляли, что ночевка ребенка в Запретном Городе следует и не обсуждается), но вдруг настоящий рой злобных голосов раздался совсем неподалеку, словно заговорил целый улей разъяренных пчел.
Все-таки салют действительно всех перебудил во дворце. Нужно было сматываться.
Крепко схватив ребенка за руку, Ван наклонился к его уху и шумно прошептал, обжигая дыханием:
-Пора возвращаться во дворец, дорогой, ару.
Бесцеремонно таща Педди за собой, как и ранее схватив того за плечо – впрочем, Керкленд уже просто обязан был привыкнуть к такому обращению со своей юной персоной – Китай неслышно ринулся обратно в Запретный Город.
Однако, на этот раз их путь был длиннее и запутаннее.  Китаец нарочно шел самыми окольными тропами, всеми силами скрываясь от возможных преследователей. Хотя, по правде сказать, в глубине себя он понимал, что никто их не преследует и не собирается это делать. Это было простым лукавством, желанием показать себя, как матерого гения шпионажа, остатками игривого настроения, царившего в нем вечером. А может, хотелось немного продлить ночь, провести еще несколько легких, по-детски безумных минут с иностранным младшим братом. Когда еще им удастся увидеться?...

Все жители Запретного Города были крайне заняты поиском наглеца, посмевшего запустить императорский салют без повода и перебудить весь дворец в столь ранний час, а потому на пути до павильона Китая никаких препятствий ночным хулиганам не встретилось.
Едва войдя в знакомую комнату, Ван ощутил, как целая гора падает с его плеч, и устало и немного расслабленно вздохнул. Вот его незаправленная с вечера постель, вот приоткрытая дверь в любимую чайную, и даже драгоценное панно с драконом. Все так, как должно быть. Все такое же неловко разукрашенное и неуютное, но знакомое и привычное. Новым чудесам и впечатлениям настало время закончиться, уступив место обычной жизни и излишне сытным обедам.
А вот спать не просто хотелось, а хотелось ужасно. Глаза закрывались прямо на ходу, так что сил не оставалось даже на построение каких-нибудь путанных философских мыслей – а это означало, что усталость была действительно ужасной и абсолютно невысносимой.
Путаясь в собственных ногах, Китай добрался до своей постели и рухнул на нее, как мешок риса, с блаженным удовольствием ощутив прикосновения шелка к коже. Наконец-то!
Но было одно обстоятельство, о котором Ван случайно позабыл. Его рука продолжала крепко держать маленькое плечо, сминая ткань, словно срослась с ним, и даже когда тело китайца с тихим ударом рухнуло на простыни, несчастный Патрик был бесцеремонно утянут вслед за перепившим Господином.
Только тогда тонкие пальцы разжались, но и то лишь с тем, чтобы механически завернуть ребенка в шелковое покрывало, выбраться из которого не с первого раза удавалось даже привычному к этой ткани Вану.
Он действительно не понимал, что делает. Мозг уже спал, остались только чувства и некоторые условные рефлексы. Была постель, был холодный ветер, нет-нет, да и проникающий в окно, было что-то теплое рядом – а значит, это теплое нужно обнять, чтобы согреться.
Яо обвил пояс Педди руками, крепко прижав его к себе, слегка придавив к постели весом собственного тела, и окончательно заснул, так сладко и глубоко, словно снова был в родном маленьком доме, на хорошо знакомой бедной постели, а вовсе не в слитом из золота и напыщенности Запретном Городе.
Когда они вернулись во дворец, небо уже начинало светлеть, а воздух понемногу заполнялся птичьими криками. Разбуженные слуги и наложницы то и дело шуршали подошвами, проходя мимо дверей павильона Вана, изредка кто-то даже заглядывал внутрь, но видел только спину спящего Господина – и спокойно уходил. Ничто не беспокоило покой спящего, ничто не нарушало более утренней гармонии сада и тихой дремы закрывшихся пионов, а взбудораженные люди продолжали поиск преступника, запустившего фейерверки, и не собираясь будить тех, кто почему-то не встал сам.
Но произошедшее за эту ночь вовсе не должно было быть для Китая последними приключениями за этот короткий визит Ирландии в Запретный Город – в конце концов, их ждало еще и пробуждение, которое тоже могло быть очень интересным.

+1

34

По-женски тонкий голос Китая, коим, как показалось Патрику по приезду, обладали все азиаты, потонул в целой чреде громоподобных взрывов, грозящихся разорвать ночное небо.
Возможно, если бы Ирландия не был, в этих далеких тысяча четырехсотых, беззаботным, даже в самом своём расслабленном состоянии вечно восторженным ребенком, он мог бы подумать что-то типа «О нет, мы же могли разбудить стражу Запретного Города, нужно срочно убегать отсюда!». Мог бы, но судьба, хитрейшая на свете штука, как всегда имеет своё мнение по поводу того, что «должно» быть.
Чуть только взгляд широко раскрытых от испуга глаз жадно вцепился в небо, петарды взорвались на тысячи разноцветных, ярких искр, располосовав небо неестественно яркими огнями. Уходящая луна потеряла статус царицы ночи, даже многочисленные звезды, казалось, погасли, когда на темном полотне небосвода словно распустились бутоны невиданных доселе горящих всеми известными человечеству красками цветов.
Спустя столетия любому слушателю подобная история может показаться последней глупостью. Подумаешь, фейерверк, большое дело! Да кто их не видел, кто не знает, откуда берутся эти, казалось было, посредственные огонечки в небе? Но восторгу Патрика, восторгу того самого мальчишки, который часами мог смотреть с открытым ртом на бьющиеся о зловеще черные скалы волны Ирландского моря, не было предела. Он сам, спустя тяжесть столетий, будет вспоминать об этом лишь с немного печальной усмешкой и такой же тоскливой теплотой в груди, вероятно, за кружечкой пива, в углу какого-нибудь уютного, теплого кабачка, перебирая воспоминания как страницы старого фотоальбома, особенно не вникая в содержимое, но возобновляя, пусть и далеко отчасти, тот охвативший сердце в самые первые минуты бурный восторг, который ни одному взрослому, избитому временем человеку, не дано пережить вновь. Волшебная пора детства, где самые обычные вещи способны произвести неизгладимое впечатление, где всё банальное словно по взмаху руки, волей самого ребенка, превращается в чистой воды магию! Куда уходит этот талант, эта возможность видеть то, чего не увидеть другому, черствому сердцем и душой человеку? Время тупит чувства, как ржавеет от пролитой крови клинок, и сожалеть об этом можно вечно, вот только не к месту, ведь сейчас, в предместье баснословного императорского дворца, всё только начинается.
Конечно, ни одному ирландцу доселе не доводилась честь любоваться ни китайскими, ни, тем паче, чьими-то ещё фейерверками. Не сложно оправдать тот испуг, заставивший Педди вздрогнуть и резко обернуться на шум. Любой взрослый человек в этой ситуации, не будучи знакомым с такого рода развлечением, шмыгнул бы в первые попавшиеся кусты, но Ирландия, ещё не запуганный жизнью, как древние страны, весьма опрометчиво но, можно сказать, кинулся в объятия потенциальной опасности, попросту замерев на месте и уставившись на причину шума. Человек сведущий, проживший изрядное количество лет и повидавший много опасностей на своём веку может, услышав такого рода шум, вообразить себе что угодно, хоть стрельбу, хоть извержение взявшегося черт знает откуда вулкана. Дети же, имея в своей голове вместо списка ужасно опасных штукенций белый лист, всегда интуитивно тянуться к такого рода вещам, стараясь, так сказать, попробовать опасность «на вкус». Говоря короче, есть два типа людей: один, увидев, что на него катится валун, прыгнет в сторону,  а другой встанет истуканом, распахнув рот. Патрику, к счастью или к сожалению, выпало родиться не самым жизнеспособным из этих двух типов. Благо, вместо ожидаемого валуна зеленые глаза осветили… Действительно, что же это могло быть?
- Господин, звёзды падают! Звёзды падают прямо с неба! – голос Патрика был едва слышен в общей шумихе.
Схватив Вана за штанину, Юг принялся скакать на одном месте, радостно, раскатисто, заразительно смеясь почти что беззубым ртом, указывая пальчиком на небо и повторяя только одну и ту же фразу: «Посмотрите, Господин, падают звезды». И эту оплошность детям спускают охотно. Ну как не прийти в восхищение, увидев подобное зрелище? Всё небо, а также макушки деревьев были окрашены в самые пёстрые, красные, жёлтые, ярко-зеленые, голубые, розовые и мерцающе неземным светом белые краски. В поистине могучем воображении Патрика петарды «распускались» цветами, перекликались узорами; он даже видел зверей, таких же нереальных, как львы, стоящие у входа во дворец; умудрился в хаотичных огнях и быстротечно сменяющих друг друга цветах углядеть знакомые ему с детства ирландские пейзажи, вроде водопадов, морских волн или, сияющих девственной росой по утру, бескрайних холмов.  Восхищение сковало сердце мальчика своими цепкими лапками, заставляло всё громче кричать, привлекая внимание того, кто, собственно, и запустил эти «языки света», так, словно он и понятия не имел о происхождении сего настоящего чуда. А каким же волшебником казался теперь Ван, который, безусловно, был зачинщиком этого торжества! И пусть Китай выглядел довольным, до глубины души Патрика поражало то внешнее спокойствие, с каким мужчина смотрел пусть и на творение собственных рук, но всё таки должное неизменно поражать и поражать всякий раз, созданное только за тем, чтобы, помимо небесных огней, зажечь маленькую искорку в сердце. Или нет?
Когда всё поутихло и подёрнутый пеленой восторга мозг пришёл в относительно трезвое состояние, Патрик заподозрил неладное. Сотни раз ему доводилось видеть звездопады, и ни разу он не лицезрел чего-то подобного. Да и потом, с каких пор звёзды заставляют падать китайские аристократы? Ужасно злобно и угрожающе нахмурив не по годам кустистые брови на пару с крошечным носом, подозрительно сощурив глазёнки и надув губы, глядя прямо на Яо, Патрик процедил:
- Господин, что это же такое было?
Но, увы и ах, жестокому допросу малыша Ирландии пришёл конец, ведь салют и не думал заканчиваться. Примерно на середине фразы петарды вновь взмыли в небо, что ну никак не могло остаться без внимания. И вновь Кёркленд был поглощен этим заслуженно захватывающим всё внимание, поражающим зрелищем, напрочь забыв о каких-то там нелепых вопросах и догадках. Казалось было, Ван что-то сказал, но ни словечка не было слышно из-за непрерывного шума, который уж точно должен был перебудить весь дворец, да и хотелось ли Патрику что-то слушать в этот момент?
Но у всего в мире есть конец, и чреда взрывов стихла, как следствие не было видно и фейерверков. Это ничуть не расстроило малыша: он всё ещё был под вселенским в своих масштабах впечатлением, искал полным самого заветного, самого бескорыстного, искреннего счастья взглядом того, кто это счастье ему обеспечил. Нежданно подул ледяной ветер. Как снег на голову на Патрика свалилось осознание того, что всё это время ему было очень холодно, но даже на это он не обращал никакого внимания. Чисто интуитивно, он принялся растирать окоченевшие ручки, переминаясь с ноги на ногу, легонько трясясь, но всё такой же несказанно счастливый. Ему до одури хотелось бы разразиться громкими восклицаниями, до онемения языка благодарить нового знакомого за такое, казалось было невозможное, зрелище, но неподдельный восторг носит немой характер, и всё, что смог издать Патрик, это пара обрывистых, жалких звуков.
Однако этот недостаток был быстро компенсирован яростным гулом толпы, находившейся, судя по звучанию, не очень то и близко, но не так далеко, как хотелось бы.
- Пора возвращаться во дворец, дорогой, ару.
Патрик лишь нервно кивнул, напуская на себя важный, понимающий вид взрослого. Каблуки ботинок для степа застучали по встречным камням и деревяшкам. Дух погони, пусть и мнимый, придавал безумно уставшему Педди немного сил. Как воры, они всё петляли меж казавшимися однообразными деревьями да кустами. Веки словно налились свинцом, ноги то и дело заплетались, не слушаясь, спотыкались на ровном месте, но заботливая рука «старшего брата» не давала малышу вовсе упасть. Крики и взрывы остались далеко позади,  лес стал необычайно тихим, даже криков ранних птиц не было слышно. Сквозь причудливо кривые ветви китайских деревьев прокрался плотный утренний туман. Холодный, свежий воздух бодрил, что никак не сказывалось на засыпающем на ходу измучанном ирландском мальчике. Роща казалась бесконечной, всё деревья смешались в одно тёмное полотно, не было видно ни начала, ни конца ни этому лесу, ни несуществующей погоне.
Никогда ранее и никогда больше Патрик не смог бы быть так сильно рад алым стенам Запретного Города. Некому было обратить внимание на подозрительный семенящий стук каблуков о площадь: дворец остался совершенно пустым, а те, кого не разбудил раскатистый шум фейерверков, вряд ли бы могли проснуться от такой ерунды. Те очаровательные фонарики, что так понравились Патрику, были уже давно потушены. Если некогда тишина императорских палат была угнетающей, всем своим видом так и говорящей о том, что эта тишина – ложь, лишь прикрытие для обмана, то теперь в беззвучии Патрик нашёл своё маленькое утешение.
Тяжёлая дверь распахнулась как по маслу, всё так же непривычно тихо. Все звуки померкли по сравнению с ночной эпопеей, и всё, что хоть как-то замечал Ирландия, было стуком его собственных ботинок. Скромные, практически несущественные лучи солнца начинали прокрадываться сквозь окна, как наёмные головорезы, будто страшась выдать своё присутствие.  Вновь неприлично богатые коридоры, сливающиеся в один огромный лабиринт, и, как награда за все подвиги вчерашнего вечера, за всё то, что пришлось пережить, в конце очередного пролёта показалась знакомая дверь.
Наверное, Патрику просто не дано когда-нибудь нормально зайти в эту комнату. О, он не вошёл, он просто ввалился в помещение, неописуемо измученный, и, ведомый своим спутником, упал на кровать, толком не отдавая себе в этом отчёт, дескать, что-то мягкое и уже спасибо. Глаза закрылись сами. Вероятно, шикарная комната Господина Вана выглядела в рассветные минуты просто необычайно красиво, позолоченная скромными лучиками, в легком ореоле прокравшегося и сюда тумана. И пусть.
Теперь-то Кёркленд был желанно покладистым, словно тряпичная кукла, каким ему стоило стать чуть только он вошёл в это помещение в самый первый раз. Он уже практически спал, когда неведомый некто завернул его в приятное на ощупь, вероятно шелковое одеяло и цепко обнял. Машинально, уже на автомате, опухшим от усталости мозгом припоминая крики Бодеции, имеющие место быть когда он забирался в обуви на кровать, Ирландия скинул с ног ботинки, наверняка запульнув их в близстоящую стену. Ещё один краткий стук и всё, равно как и мысли Педди, утонуло в тишине. И пусть.

Отредактировано Ireland (2013-07-15 19:08:20)

+1

35

Наконец, заря прошла и настало настоящее утро. Теплое и нежное утро, осветившее уголки Запретного Города легким, приятным светом, принесшее в павильоны ласковый ветерок, а в спальню Господина Вана пучки солнечных лучей, игравших на шелке, ослеплявших несчастного китайца и отгонявших от него всякий сон.
Утра в этом удивительном дворце почти всегда были одинаковыми. Китай просыпался, разбуженный наглым солнцем, ворочался минут пятнадцать, сминая дорогие простыни и одежды, а затем вставал, и, покачиваясь, как ива ветреным днем, топал к озерцу, чтобы ополоснуть лицо. Потом он накидывал домашнее кимоно, и проходил в соседний павильон, где слуги сооружали из его волос громоздкого «дракона в облаках» и облачали его в дневное ханьфу – в своих комнатах он запрещал слугам находиться.
Ну а затем был завтрак. Либо Вану везло, и Император не участвовал в трапезе, либо удача поворачивалась к Китаю не лучшей своей частью, и он попадал в силки царственного друга. Тогда, в зависимости от этого пункта, Ван либо шел заниматься любимыми делами, наслаждаясь жизнью, либо шариком вкатывался в комнату и до обеда лежал, слушая возмущения желудка и селезенки. Слава богу, обычно ему все же удавалось избежать императорского завтрака.
Но в этот раз все было немного иначе. Точнее, много иначе, настолько, что Яо долгое время чувствовал себя совсем не Яо, а кем-то другим, неизвестно как завладевшим его разумом.
Во-первых, что немаловажно, по количеству лучей можно было понять, что уже далеко не раннее утро. Солнце было слишком ярким и горячим, дневным. Китай всегда был ранней пташкой и вставал до петухов, а сегодня, кажется, продрых чуть ли не до обеда. Странно…
Во-вторых, совсем близко к нему, буквально у сердца, он чувствовал чье-то дыхание, а сквозь гудение в голове доносилось слабое сопение. Не женское, да и стал бы он прижимать девушку к груди? Значит, кто-то другой…
Собрав в кулак все силы, какие только еще теплились в его измученном теле, Ван открыл глаза. Голова не просто гудела, а трещала по швам, ужасно хотелось пить, а лучше топором по шее. Это действительно казалось наиболее действенным способом от нынешнего состояния.
Зажмурившись на минуту и кое-как уняв ощущения, Ван вновь открыл глаза и настороженно проверил, кем же был таинственный гость в его постели.
Это оказался… незнакомый ребенок. То есть, конечно, Ван чувствовал какую-то ностальгию, когда смотрел на его умиротворенное личико, но вспомнить, кто же именно лежал перед ним, не мог, как ни пытался.
Но то, что он спал не один, уже навевало подозрения. Трясущейся рукой он поднял одеяло, чтобы проверить наличие на них обоих одежды, и громко охнув, остался крайне недоволен результатом.
«Какого черта я еще и голый лежу, ару ка?»
Но, глядя на свои ноги, Ван вдруг постепенно начал все вспоминать. Как тонкая веревочка пролетали смутные картины ночи в его голове, сплетаясь в клубок и создавая картину того, что вообще он натворил, и что пришлось увидеть бедному ребенку.
Стало стыдно, невероятно стыдно. Обхватив голову руками и согнувшись, Ван качался, не будучи уверен в том, какая боль сейчас терзала его сильнее – похмельная в голове или стыдливая в груди.
Но, как бы там ни было, сидеть и качаться можно долго, но лучше всего сейчас было бы загладить вину. Не так ли?
Невзирая на боль и жажду, Ван запустил руки под покрывало и нежно погладил Педди, ласково, как любящий родитель, прерывая его сон. Он понимал, что продолжить приключения мальчика в Запретном Городе не может, и поэтому решил хотя бы обеспечить тому спокойные проводы.
В глубине души Китай не хотел расставаться с новым другом. Сейчас, наблюдая за тем, как ребенок постепенно просыпается, уже отгоняя остатки сонливости, но еще дремля, он понимал, что хотел бы оставить Педди подле себя, показать ему красоту всего мира и вырастить в тепле, ласке и заботе. И единственным, что останавливало его, была светлая кожа и необычные волосы ребенка, из-за которой он бы никогда не прижился в Азии. Как же жаль.
-Просыпайся, малыш, ару. Я должен извиниться за вчерашнее, так что позволь мне покормить тебя.

Когда в комнату зашла служанка, Ван резво затолкал ребенка в чайную и, для пущей убедительности печально качнувшись, заявил, что плохо себя чувствует, и попросил принести завтрак в комнату.
Девушка послушно убежала, по пути сообщая всей Империи Мин о страшной болезни Господина Вана (судя по всему, видок у него с утра был тот еще, раз уж она так легко повелась и так сильно перепугалась), и в кратчайшие сроки у его кровати уже стоял переносной столик с непривычно богатым меню.
«Неужели она сболтнула и Императору, ару ка? Тогда нужно поторопиться, пока он не решил меня проверить, ару йо».
Бедный Педди был, наконец, выпущен из чайной и вежливо приглашен к столу. К тому времени Яо уже успел кое-как одеться и даже расчесать волосы, хотя прическу сооружать не стал. Подождет.
-Ешь и пей сколько хочешь, сегодня я угощаю тебя, ару. Но не мог бы ты немного поторопиться, ведь тебя уже наверняка заждались дома, ару йо, - улыбнулся Китай знаком приглашая мальчика устроиться прямо на его кровати.
Не трогая еду, Ван полулежал возле стола, подставляя лицо прорывавшимся сквозь окно солнечным лучам, надеясь, что их нежное тепло остудит мигрень. К сожалению, этого не происходило, но все же солнечная ванна по-прежнему казалась сейчас наилучшим времяпрепровождением. Завтрак же отчего-то не лез в горло, хотя желудок временами негромко ворчал. Но, пусть уж лучше мальчик наестся вдоволь, верно?
-Дорогой Патрик, пожалуйста, помни, что ты всегда можешь приехать ко мне, и я буду рад тебе, ару, - на всякий случай поправляя ханьфу, произнес Яо, одним глазом поглядывая на ребенка. – В моем доме ты всегда будешь желанным гостем, ару йо.
Меж тем солнце уже совсем разошлось и обжигало своими лучами. В такое время суток Ван любил сидеть на веранде и нежиться в обжигающих лучах, представляя, словно солнце ласкает его своими горячими от любви руками, как мать, которой у него никогда не было, как дорогой друг, которого так не хватало в повседневной жизни. Но с вечерней прохладой это ощущение уходило, и приходилось возвращаться во дворец, под крышу чайной, и пить там чай, в компании собственных мыслей и пионов, может быть, написать пару стихотворных строк, и пойти на ужин, получив нагоняй за пропущенный обед, словно он был ребенком. Неизменное течение дней так расслабляет… но неизбежно надоедает, заставляя пускаться в авантюры, вспоминая которые порой искренне ужасаешься, и не веришь, что это натворил ты. Уж не это ли чувство управляло им вчера?...
Отдавшись размышлениям, Ван всего ненадолго выпал из реальности, в который раз позабыв о том, что находился в комнате не один. И все же он зря все это затеял, и чего ему спокойно не жилось? Он еще совсем маленький и глупый, пусть ему и немало лет. Пусть это послужит ему уроком. Правила созданы для того, чтобы их соблюдать.
Когда настало время Патрику покидать Запретный Город, Китай поколебался, но, не видя иного выхода, распахнул ханьфу. Мальчик уже видел его голым, и это – едва ли не единственный способ пройти по коридорам незамеченным. Больше проблемы им не нужны, не так ли?
-Ты прости, малыш, но придется тебе еще раз спрятаться в моем кимоно, ару…  Не сочти меня невежливым, прошу тебя, ару йо.
Одной рукой он держал полы одежды, а другой нежно погладил ребенка по голове, привлекая к себе. Короткий путь от павильона Вана до выхода из дворца – и все, и больше не придется маленькому иностранцу прижиматься к нему, бояться и, должно быть, испытывать смущение. Но как же много он должен малышу за такие чувства!

Слава богу, по пути до выхода не встретилось никаких препятствий. Выйдя в пустынный двор, Яо раскинул кимоно, выпуская несчастного Педди на волю, и вздохнул полной грудью. К горечи от конца общения с чудесным Ирландией отчасти примешивалось сладкое ожидание возвращения спокойной жизни, по которой Яо уже успел немножечко заскучать.
-Прости… Нет, спасибо тебе за ночь, ару, - Ван поклонился, с отеческой нежностью заглядывая Патрику в глаза, поправил распущенные волосы, и вдруг с ужасом понял, что отпускает ребенка без сувенира.
Окинув мальчика взглядом, Китай лихорадочно промотал в голове все варианты возможных подарков, и, найдя идеальный, быстро схватил Педди за плечи:
-Подожди меня здесь всего минуту, ару. Ты только никуда не уходи, хорошо, ару ка?
И, не думая даже дожидаться ответа, Яо развернулся и со всех ног понесся во дворец, переживая, что к концу общения еще и заставляет гостя чего-то ждать, болтаясь в неизвестности.
Но – гостеприимство никто не отменял – отпустить ребенка без подарка на память он никак не мог.

Взлохмаченный, запыхавшийся и усталый, он едва ли не вывалился из дверей, случайно зацепив плечом покосившийся красный фонарик.
Несчастное украшение сорвалось со своего крючка и понеслось вниз по лестнице, жалобно шурша при каждом ударе и сминая свои грани, пока не завершило свой путь у ног Патрика.
Перепуганный Яо бросился за ним, но из-за неудобного кимоно догнать фонарь ему не удалось. Хорошо, что свечу из него уже достали…
Достигнув беглеца у ног Ирландии, Китай поднял его и внимательно осмотрел. Тонкие пальцы ловко выровняли тонкие грани, придав украшению первозданный вид, так что можно было вешать обратно и не переживать.
-Как же это я так, - со старческой ухмылкой покачал головой Ван. – Фонарик уронил, как же его теперь обратно повесить… А, может, и не вешать?
Он посмотрел на Педди, ухмыляясь, как лиса, и протянул тому руку, которой и держал фонарь.
Но, кроме упавшего украшения, он протягивал что-то еще. То самое что-то, ради которого Яо так несся по коридорам Запретного Города, подарок, предназначенный стать для Педди напоминанием об удивительной ночи в Империи Мин.
Их головки, недавно мирно покачивавшиеся над водой, сейчас смотрели вверх, глядя в небо и расточая свое цветочное благоухание.
Не слишком церемонясь, Яо поставил пионы в фонарь и вложил в детские руки.
-Это тебе. Не забывай обо мне и моей стране, о той ночи, которая у нас была, и о том, что где-то далеко-далеко есть  некий Ван, который очень тебя любит.
Расчувствовавшись, Яо наклонился к Патрику, и легко поцеловал его в лоб, прощаясь как со старым знакомым, вполголоса пожелал ему удачной дороги по-китайски, и, сделав шаг назад, поднял руку в прощальном жесте.
Конечно, жаль, что этим чудесным рыжим волосам настало время пропасть в полуденном солнце, но это еще не означало, что эта встреча была последней. А Ван очень, очень постарается снова встретиться с младшим братом. Да и кто знает, к чему приведет этих двоих жизнь?

+1

36

Можно сколько угодно носиться по свету и посещать всякие города, но главное — отправиться потом туда, где у тебя будет возможность вспомнить ту кучу вещей, которые ты повидал. Ты нигде не побываешь по-настоящему, пока не вернешься домой.

Сначала было тепло. Именно непривычное для малыша обжигающее дыхание другого человека, с которым он впервые за своё долгое существование столкнулся лишь вчера, заставило его раскрыть сонные глазки, попутно обильно утирая их. Он проспал прилично даже для ребенка, на дворе было даже не утро, скорее день, и теперь то ли от вчерашнего переутомления, то ли от виски, то ли от долгого сна его голова никак не могла сообразить, где он находится. В голове как-то по особенному приятно из-за успевшей сложится у Педди привычки бушевало похмелье. Когда он наконец относительно пришел в себя и окончательно взял себя в руки, раскрыв глаза, перед ним предстало лицо спящего Господина. От сковавшего его смущения и толики паники он моментально зажмурился, уткнулся красным от лопнувших капилляров носиком в шелковые простыни, поджимая ноги. Ещё долгое время Патрик прикидывался спящим, не желая будить Китай, да и сам он понимал, чем обернется для него сегодняшний день, посему отчаянно не хотел его начала.
Птицы, которых можно назвать утренними лишь с натяжкой, назойливо не давали уснуть Ирландии вновь, наравне с солнцем, которое уже приближалось к верхней своей точке на небосклоне, вездесущими лучами проникающим сквозь, казалось было, плотные шторы. Свежий воздух успокаивал разболевшеюся голову Патрика, и пусть он так и не смог заснуть, он пролежал в этой благодати и роскоши ещё чуть-чуть, едва заметно прижимаясь к Яо, приподняв уголки губ и наигранно посапывая. Душу его охватило такое немыслимое спокойствие после всего того, что пришлось ему пережить, что он уж было решил для себя, глубоко вздохнув, что такие вещи, наверное, люди и называют счастьем, как бы там ни было.
Однако, у Господина Вана были свои понятия о счастье. С некой толикой разочарования Ирландия почувствовал, как тот проснулся, закопошился, даже зачем то приподнял одеяло, чем заставил мальчишку недовольно поежиться. Право, всё компенсировало такое же нежное, как и все предыдущие, ласковое поглаживание, которое ощутил Патрик уже в следующую минуту. Всё также нехотя, всем своим видом давая понять, что ему, в общем то, и так хорошо, ирландец приоткрыл глаза вновь, уже широко, явственно улыбаясь своей лучезарной улыбкой, глядя на разбудившего его. Да-а, чего не говори, а Скотт, самый старший, не считая безвременно ушедшей Бодеции, из семьи Кёрклендов, никогда не будил своих младших братьев подобным образом. Каждое утро Патрика поджидал полный братской любви и заботливости пинок, иногда с его кровати просто стаскивали одеяло вместе с ним самим, но итог всегда был один: Педди оказывался на полу, сонный и шокированный, под радостный гогот старшего брата. Но, вспоминая это, пропуская мимо ушей расплывчатую фразу Китая, во многом из-за ещё не отступившей дремоты, Патрик почувствовал, как крепко, болезненно сжалось его сердце в неумолимой тоске. Он плыл сюда три дня, и то благодаря какому-то чуду, провел день здесь и теперь ему предстоит долгая, невыносимая дорога домой. Такая краткая разлука, а как же… как же он, всё таки, скучал! Сколько нового он сможет рассказать своим дорогим братьям! «Теперь Англия наверняка будет считать меня настоящим путешественником, как и он сам!», подумал Ирландия, уже приподнявшись, лениво потягиваясь, разминая затекшие мышцы, а главное довольно-придовольно улыбаясь, представляя картину своего торжественного возвращения. «А Эмрис, наверняка, упадет в обморок от шока!», продолжал размышлять Патрик, и с губ его сорвался непроизвольный смешок. Он был более чем доволен, но чувство это было двояко: с одной стороны долгожданное возвращение домой, к сумасшедшей, но такой любимой семье, с другой всё то, что он оставит позади себя, этот восторженно-прекрасный дворец, самый богатый из всех, которых ему доводилось видеть, этот безумный, ярчайший фейерверк, эта незабываемо страшная и одновременно веселая ночь, а главное один ма-а-аленький, но безумно добрый человек, которого так не хотелось оставлять.

Патрик чуть было в обморок не шлепнулся, когда его опять, едва он успел схватить свои ботинки и натянуть сползшие за время сна подтяжки, толкнули в чайную комнату. Он уже позабыл о всяких мерах предосторожности, и потому был даже как-то шокирован, до тех пор, пока осознание происходящего не осенило его. За стеной копошились люди, Ван бросил что-то о своем плохом самочувствии и Ирландия чуть было не выдал его, нервно хихикая, как всяких ребенок, услышавший самую посредственную, обыкновенную неправду, которую не поворачивается язык назвать «ложью». А пионы, к вящей радости Патрика, вновь распустились, их головки трогательно качались на ветру, и волей не волей малыш Ирландия вновь замер, любуясь их нежной красотой, пока его, уже вежливо и почтительно, не пригласили ко столу, чему  Кёркленд был несказанно рад.
- Ешь и пей сколько хочешь, сегодня я угощаю тебя, ару. Но не мог бы ты немного поторопиться, ведь тебя уже наверняка заждались дома, ару йо, - при упоминании своей семьи Патрик радостно кивнул.
Ему позволили есть прямо на кровати, что было неслыханным в доме любящей порядок Британии. Обыкновенный завтрак китайского аристократа казался ему какой- то безумной роскошью, всё выглядело так аппетитно, что живот свело, хотелось съесть всё, но это просто бы не влезло в крошечного, зато очень голодного ещё со вчерашнего вечера Патрика. Тем не менее, он старался есть как можно более аккуратно и вежливо, не позволяя себе пробовать всё, что так хотелось, этому его учил Артур. Параллельно Юг поглядывал в сторону Китая, что всё не собирался присоединяться к трапезе и, похоже, впал в какой-то там свой дзен (Патрик что-то слышал об этом, но точно не знал, что это) глядя в окно.
После трапезы, оставив большую часть еды не тронутой, так и не дождавшись Китай, Патрик, нелепо поправив подтяжки, немного неуверенно привстал, так, словно его вели на расстрел, выжидающе глядя на хозяина, как ему казалось, всего этого огромного дворца. Он прекрасно понимал, что следует за этим.
Они не нашли иного выхода выбраться, кроме как вновь спрятать ирландца под мешковатую ткань ханьфу. Опять коридоры, которые Патрику не дано увидеть при дневном свете, вновь легкая тень волнения, какую испытывает может только крадущийся вор, кравший немыслимое количество раз, но всё равно никак не свыкшийся с этим. И так в последний раз, страшно подумать!

Даже с удушливым кимоно Патрик расстался с какой-то легкой грустью. Двор Запретного Города был всё таким же пугающе пустым, и Педди бы спросил об этом, но всё как то стеснялся, вероятно, так и оставив себя без ответа вообще. Взгляд изумрудных глазенок резко забегал по внешнему обрамлению дворца, пока не уперся в горизонт, в манящую даль, за которой, в сотнях тысяч миль отсюда, был сокрыт его родной дом с его родной семьей.
- Прости… Нет, спасибо тебе за ночь, ару, - Ирландия рассеяно обернулся, и уже был готов толкнуть какую-нибудь трогательную, прощальную речь, но его резко остановили, грубовато, взволнованно схватив за плечи,  - Подожди меня здесь всего минуту, ару. Ты только никуда не уходи, хорошо, ару ка?
Патрик только смачно сморгнул, удивленно глядя в след исчезнувшему за дверью беспокойному китайцу, что мог бы обскакать даже ребенка своей прыткостью и непоседливостью. Этим, наверное, Ван Яо так и понравился ему: будучи почтенным, взрослым человеком, с таким уставшим, исполненным мудростью необычным для человека взглядом, он остается бесконечно молодым. «И впрямь, как то это странно», -  Патрик вздохнул, пепеля взглядом закрытую дверь, -  «а не может ли он быть… а что если… он?...». Нервно моргая, Ирландия оперся о близстоящую колонну, грозясь если не упасть в обморок, то просто упасть. «Но он не может… что если он тоже страна, как и я?». Но мысль оборвалась на половине, а вопрос так и не был озвучен, о чём Патрик ещё не раз пожалел;  немного растрепанный, запыхавшийся Китай вернулся с огромной охапкой ничего иного, как тех самых прекрасных, умопомрачительных, великолепных пионов с нежно-розовыми, персиковыми лепестками! А прям к ногам Патрика, словно по какой-то нелепой иронии или команде, упал тот самый фонарик, собратья которого приковали вчерашним вечером пытливое внимание юного ирландца. Цепкие, длинные пальцы китайца мгновенно подхватили потерпевший фонарик, моментально привели его в то дивное состояние, в котором он был изначально.
-Как же это я так, Фонарик уронил, как же его теперь обратно повесить… А, может, и не вешать?
И вот, как торжественный итог, как точка на всей этой огромной истории, Патрику, прямо в руки, протянули… о нет, его восторгу не было предела. Это был тот самый баснословный детский восторг, который встаёт в горле, не давая вымолвить ни слова, от которого глаза как то сами широко-широко раскрываются, озаряясь вполне себе человеческим и объяснимым, но в каком-то смысле волшебным свечением, этой самой сотню раз упомянутой искоркой, теплом в груди, которое просто не дано почувствовать черствым, не от времени постаревшим людям. Не существует счастья более искреннего, чем детское. Руки Патрика чуть ли не тряслись от волнения, когда в них были торжественно вложены фонарь, а в нём эти драгоценные цветы, эти волшебные пионы.
- Это тебе. Не забывай обо мне и моей стране, о той ночи, которая у нас была, и о том, что где-то далеко-далеко есть  некий Ван, который очень тебя любит.
Всё, на что хватило Патрика, это на легкий восторженный крик. Вместо всяких задуманных и сто раз прокрученных в голове речей он рванул к названному старшему брату, стараясь не помять ни пионы, ни прекрасный, позолоченный красный фонарик с забавными кисточками, подставляя под его поцелуи свой лоб, обхватил его безумно крепко, боясь отпускать, и ещё долго не смел отойти от него, боясь, не смотря на все сказанные Китаем слова, потерять его, боясь выдать проступившие на глазах пусть и краткие, но такие болезненные слезы. Но объятиям, в конец которых Ирландия просто отказывался верить, тоже пришла пора прекратиться, как и этому приключению, как, наверное, и всему в этом мире. Раньше Патрик просто не задумывался о том, что даже ему, наверняка, когда то придется, подобно драгоценной матушке, уйти, забыться вечным сном, а может, вероятно, просто перейти в другой, лучший мир, и продолжить своё существование там. Какое-то странное, недофилософское настроение охватило его сердце, сделало нелепо серьезным для ещё вовсе не выросшею, крошечную страну, что ещё должна будет пройти путь длинною в жизнь, бывший необычайно великим для стран.
Вот он утер рукавом, стараясь быть предельно незамеченным, кратко сверкающие на щеках слезы, вот нехотя повернулся, натянуто медленно шагая по ступеням, вот с десяток раз он останавливался, чтобы обернуться и помахать рукой тому, кто сделал ему самое яркое воспоминание в его жизни, до тех пор, пока крыльцо вместе с Господином Ваном вовсе не исчезло из виду, как и сам Запретный Город.

***

Так началась его «каменистая дорогая в Дублин». И вовсе не правду говорят, что все дороги ведут в Рим; теперь-то Патрик точно знал, что все дороги, каменистые они, или вообще лежат ли они через горы, через море, через обрывы, все дороги, как одна, что бы про них не говорили, ведут домой, там, где тебя, какая бы чертовщина не приключилась, даже если ты разбил любимую вазу Бодеции, всё равно всегда ждут. Ему уже не стоило труда найти дорогу в порт, пройдя сквозь бамбуковые заросли, в которых только этой ночью он смотрел на фантастические небесные огоньки, о причине которых он тоже так и не расспросил. Нашёлся и корабль, который, за четыре с лишним дня, отвез бы Патрика домой, прямо в порт Дублина. Ещё у причала, купив незамысловатый горшок на соседнем рынке, конечно же, не без проблем, языковой барьер, как никак; набрав в него горстку земли, Патрик усадил туда пионы, в надежде, что они проживут плавание и приживутся на ирландской почве. Вероятность, конечно, ничтожно маленькая, буквально один на миллион, но попробуйте объяснить, что такое миллион, ребенку, который на прошлой неделе научился считать до десяти.

Конец эпизода.

Отредактировано Ireland (2013-07-31 18:23:22)

0


Вы здесь » Hetalia: New Tomorrow » Архив эпизодов » [1422 год] Hello, China, выпьем чаю?