Если Ван спал днем, то непременно был совершенно невменяем к вечеру.
И, к сожалению, сегодня это и произошло.
А все из-за того, что он обедал с императором. Восемь блюд на столе - да к концу трапезы из-за него не вылезти! И, как ни пытался Китай отказаться, честь, оказываемая ему, была слишком велика. И приходилось снова давиться последним куском, а потом вкатываться в свои покои и спать. С тем, чтобы к вечеру опять получить приглашение к столу и сослаться на плохое самочувствие. А завтра на обед снова...
Лениво разлепив глаза, он уставился в богато украшенный потолок. Здесь, в Запретном Городе, все было богато. Даже слишком. Как-то отталкивающе богато. Совершенно не уютно, словно спишь в сокровищнице. Он хотел бы вернуться в свой маленький скромный домик, но кто его спрашивал?
Повернувшись на бок, Яо вдруг почувствовал прикосновение чей-то тяжелой и холодной руки к своей обнажившейся из-за спавшего с плеч ханьфу груди, и испуганно замер, слыша стук собственного сердца в ушах и перебирая варианты, что за нелепый шутник это мог быть. Наложница? Нет, рука явно мужская, да и что ей делать в его постели? Наемный убийца? Но зачем ему обниматься? Император? Вы что, шутите?! Но кто еще?...
Собравшись с силами, Китай подпрыгнул на кровати и оттолкнул наглую руку от себя, однако, траектория ее падения показалась ему несколько странной. Боясь посмотреть на нее полностью и только косясь, да еще и слабо соображая спросонья, он аккуратно потыкал ладонь пальчиком, предполагая, откуда в его постели могла взяться отрубленная рука и кому она принадлежит, да и кто мог ее принести, и проверяя, нет ли на дорогих простынях пятен крови. Убедившись в их отсутствии, он наконец заподозрил действительно неладное, и все же решился посмотреть на все еще покоившийся на подушке страшный объект, тем более, что его не покидало некое странное, пугающее чувство...
Повернувшись, он окинул руку взглядом и вдруг невольно вскрикнул, узнав надетое на пальце тонкое кольцо. Сомнений не осталось. Это была его рука. Но что же произошло?...
На ветку дерева за окном села птичка и принялась петь, однако он не слышал ее трелей, согнувшись пополам и уткнувшись лицом в подушку. Сотрясая тяжелые стены дворца и заставляя перепуганных слуг собраться у дверей, он хохотал, держась за уже заболевший живот и плача. Тем, что его так напугало по пробуждению была... его собственная рука, которую он отлежал до полного отсутствия чувств. А сколько страху он пережил! Сколько нелепых гипотез настроил! А ведь он уже давно не ребенок, и должно быть стыдно...
Все еще нервно посмеиваясь, Яо сполз с постели и выполз на веранду, к искусственному озерцу, которое любил использовать как зеркало. Деловито вернув кимоно на плечи и поправив весьма витиеватую прическу, он умылся холодной водой, и, почувствовав себя почти сносно, покинул покои с целью прогуляться. Почти сразу же на него набросилась толпа перепуганной прислуги, но он строгим взглядом приказал им держаться подальше, и, не встретив неповиновения, гордо улыбнулся. Ему нравилось чувствовать свою власть.
Вальяжно прогуливаясь по помещениям, Ван понемногу пропитывался чувством гордости за величие своей страны, духом Китая и романтичным, философским настроением. А потому, услышав слабый стук в дверь, мимо которой он как раз в этот момент проходил, он не позвал слугу, а решил поприветствовать гостя сам, в духе единения с народом и самого искреннего восточного гостеприимства.
Итак, подойдя к двери и придав лицу приветливое, но высокомерное выражение, он без труда открыл тяжелую дверь и устремил любопытный взгляд на гостя, но никого не увидел.
Поморгав секунду, он посмотрел вправо, влево, удивился еще сильнее, и тут, наконец, додумался опустить глаза чуть ниже среднечеловечского роста, и удивленно ахнул. Гостем Запретного Города был... ребенок?! Что за неслыханная наглость! Китай думал, что его ждет кто-нибудь великий, недаром же его пропустили аж до дверей... А где, кстати, все?
-这是怎么回事，宝贝，阿鲁? - поинтересовался он, но, вдруг поняв, что рыжая макушка отнюдь не является характерной для китайских детей чертой, попытался повторить фразу на своем слабом английском. - Что происходит, ребенок, ару? Что ты здесь делаешь? Кто ты, ару ка?
И, хотя следовало бы вызвать стражу и прогнать наглеца, Яо вдруг улыбнулся и отстранился, жестом приглашая ребенка войти.
-Что ж, проходи, коль пришел, ару. Будешь дорогим гостем.
И, когда тот зашел, Китай боязливо прикрыл дверь, надеясь, что его выходка осталась незамеченной. Он прекрасно понимал, что преступает закон, но не мог с собой совладать.

Прикрыв глаза, Китай подумал, что заходящее солнце, должно быть, удивительно красиво играет сейчас бликами в воде его любимого озерца, и что красавчик Лунь, наверное, голоден. Хотя, сейчас были дела и поважнее. Чертовски увлекательные дела.
Повернувшись и окинув гостя взглядом, Яо нежно улыбнулся. О его горячей любви к самой разномастной детворе ходили легенды по всей Империи Мин - а это отнюдь не мало! А этот ребенок еще и удивительно выглядел, словно был не просто иностранным мальчишкой, а богом Солнца, с чистой воды изумрудами вместо глаз и пучками солнечных лучей вместо волос. И, хотя его движения, походка и поведение показались Китаю весьма нелепыми, восторженный взгляд и очаровательное детское личико поселили в сердце Вана симпатию, приятно гревшую ему грудь.
Ребенок, тем временем, наконец закончил рассматривать убранство Запретного Города, и, вспомнив, наверное, о вежливости - хотя, какая вежливость у нелепых белых варваров? - повернулся. Обдав китайца лучезарной улыбкой и окинув восхищенным взглядом, так что Яо даже почувствовал себя элементом декора и нервно поправил прическу, обнаружив, что потерял один из украшавших ее цветков и расстроившись, мальчик предпринял слабую попытку поправить свои волосы, словно повторяя его действия - хотя, по мнению Китая, взрыв пламенных языков подходил этому дитя больше чем китайский "дракон в облаках" - и вдруг ни с того ни с сего сделал какое-то крайне нелепое телодвижение, от которого Ван едва не расхохотался.
Мальчик же, отчего-то не заметив насмешливой улыбки, издал звон стекла и пролепетал, по-видимому, страшно волнуясь:
-Мое имя – Патрик Керкленд, я прибыл с мирной целью из далекой, маленькой, но славной страны, и я благодарю вас за радушный прием!
Китай чуть качнул головой, не понимая, какие эмоции пытается выразить этим Патрик, но тоже вспомнил о манерах.
Подняв руки к груди, он мягко обхватил свой кулак ладонью, и чуть-чуть поклонился, совсем чуть-чуть, дабы не уронить собственного достоинства, представляя этот жест больше как игру на публику, чем действительное выражение уважения к гостю, ибо уважать детей просто не мог.
-你好我的名字是王均瑤阿魯, - и улыбнувшись удивленному лицу, Ван повторил это по-английски. - Мое имя Ван Яо, ару. Я рад приветствовать тебя в Запретном Городе, величайшем и легендарнейшем дворце, в чьих 9999 комнатах ты можешь располагаться и быть моим личным гостем, ару ка! - прищурившись от удовольствия, он послушал, как восторженная и горделивая речь эхом проносится по залу и улетает куда-то вдаль. Он знал, что это плохо, но был не в силах не гордиться величием и красотой своей страны.
Однако, вместе с отголосками его собственных слов, до тонкого слуха мужчины донеслись робкие удары шагов. Бросив вдаль испуганный взгляд, он постарался как можно быстрее проанализировать ситуацию, и ужаснулся.
Итак, он стоял в Запретном Городе, возле пугающего, непонятного, малолетнего чудака экстравагантной внешности, которого он сам сюда и пустил, словно в деревенскую каморку, а не императорский дворец! Хотя Яо и был крайне уважаемой личностью при дворе, такое ему простить не смогли бы. Нужно было что-то срочно придумать.
-Малыш, нельзя, чтобы тебя увидели, я, вообще-то, не должен был тебя пускать, ару! - шипящим шепотом проговорил Ван, протягивая к ребенку руку и крепко вцепляясь тонкими пальцами в его плечо.
К несчастью, мебели вокруг попросту не было. Никакого дивана или шкафа, где можно было бы спрятать Патрика. Никакого шанса скрыться от гнева Императора. Или?...
Не успевая обдумать решение, Яо резким движением развязал пояс своего ханьфу - одежды, в которой он мог спокойно "утонуть" - и распахнул до белья, после чего резко дернул мальчика за плечо и притянул к себе, отбросив всякое стеснение и уткнув носом в свою грудь и энергично поправив одежду обратно.
Конечно, будь на его месте кто-нибудь другой, появление второго человека под тканью не было бы не замечено, и Китаю просто повезло, что он был так худ, да еще и для пущей маскировки сложил на голове ребенка руки, впервые в жизни радуясь размеру широких рукавов. Едва только он успел завязать пояс на место, как в помещение плывущей походкой вошла служанка, взволнованно окинула его взглядом и передала приглашение императора на ужин.
-告訴他我生病了阿魯, - бегло попросил Ван, переживая, как бы ребенку не стало плохо от одурманивающего запаха трав и наркотиков, окружавших его из-за частых омовений.
Девушка кивнула и, пятясь, скрылась в, к счастью, противоположном нужному Китаю направлении.
-А теперь мы идем в мои комнаты, ару, - тихо шепнул Ван, слегка наклонив голову вперед и надеясь, что его слышно. - Прости за неудобства, у нас у обоих будут большие проблемы, если о тебе узнают, ару.
Погладив мальчика сквозь слои ханьфу, Китай аккуратно двинулся с места, стараясь выглядеть как можно естественнее со стороны.
Веселый будет вечер.

Идя по коридорам дворца и ощущая детское дыхание под одеждой, Яо блаженно улыбался. Давненько он не чувствовал другого человека так близко к себе... Однако, продолжать прогулку долго было нельзя. Просто неприлично. Да и волнение о самочувствии Патрика не оставляло, вряд ли мальчик на своей родине привык к подобным ароматам. Да и к тому же он то и дело грозил наступить на подол его ханьфу и оторвать. А ведь это было дорогое ханьфу!
К счастью, несколько встреченных им по дороге слуг были крайне заняты своими мыслями, хотя каждый раз при виде другого человека или звуке голоса сердце Яо начинало бешено колотиться в груди. Он давно не чувствовал такого прилива адреналина, и едва было не заблудился, в прямоугольном-то дворце!
Наконец, дойдя до дверей, ведших в отведенный ему павильон, он, для удобства ловко подхватив гостя на руки и приподняв над землей, стремительно юркнул в комнату, и, едва прикрыв дверь, нервно развязал пояс и распахнул одежду, освобождая мальчишку, и уверенно кладя его на кровать.
-Ты... как, ару? Голова не болит? Не тошнит, ару ка? - осыпал мальчика вопросами Ван, взволнованно поглаживая его по голове.
Однако, веснушчатое лицо Патрика не выражало никакого недуга, было прежнего цвета и без видимых следов страха или гнева, и Китай позволил себе расслабиться. Присев прямо на пол, на ходу завязывая кимоно и в который раз проверяя рукой прическу, он улыбнулся, и вполголоса заговорил, отеческим тоном:
-Ты извини, что так пришлось, ару ка. На самом деле, простым смертным вход в Запретный Город закрыт. Даже когда к нам приезжают другие люди-нации, мы принимаем их в летних резиденциях  или еще где, но не здесь, ару. Я нарушил закон, пустив тебя, строгий закон, ару. Но я не должен был вести себя так фамильярно, ару йо, прости.
Замолчав, Ван окинул взглядом комнату и остановился на внушительном панно, закрывавшем всю западную стену. На нем был изображен огромный ярко-красный императорский дракон, взиравший на смотрящего гордым взглядом, полный самолюбия и величия, окруженный облаками и выдыхающий из пасти солнце. Это панно было любимой вещью Вана, созданной руками тысячи умельцев... Прекрасных умельцев, наверняка.
Вдовль полюбовавшись рисунком рубиновой нити и дав таким образом ребенку возможность освоиться в, резко отличавшихся от парадных, жилых комантах, Яо подумал еще секунду, и плавно встал.
-В качестве извинения за мой поступок, ару... Я угощу тебя чаем. Знай, выпить чаю со мной - великая честь, почти равная встрече с императором. Ты должен быть даже чуточку благодарен мне, ару, - Китай улыбнулся, и, аккуратно взяв Патрика за руку, провел в соседнюю комнату.
Если весь Запретный Город поражал нелепым нагромождением декора комнат, то чайная комната Вана Яо восхищала полным отсутствием каких либо украшений. Здесь не было ни капли золота, только цветущие растения распускались яркими пятнами на фоне однообразного оформления, да небольшое искусственное озерцо с кристально чистой водой немного привлекало внимание. Именно поэтому это место было его самым любимым во всем дворце, и именно здесь он проводил все свое свободное время, когда только не спал и не обедал с императором.
В центре помещения стоял прямоугольный деревянный чабань - чайный столик, и фарфоровый сервиз для гунфу ча на нем. К этому-то предмету мебели Ван и подвел гостя, жестом предложив ему сесть, и сам разместившись с другой стороны, на засиженном до дыр месте.
-Мы будем пить белый чай, ару. Белый чай - настоящее жидкое золото. Ты пил когда-нибудь чай, Патрик, ару? - одарив гостя еще одним теплым взглядом, спросил Китай, доставая из неведомых закромов сосуд с заваркой.
Совершив несколько привычных движений, Яо словно по волшебству извлек все из тех же невероятных тайников целую жаровню, поместил ее на столе, продолжая волшебную игру рук зажег, не показывая примененного предмета, и только тогда посмотрел на своего юного зрителя, любуясь произведенным этими небольшими трюками впечатлением. Он любил разыгрывать гостей, делая вид, что владеет какой-то магией. А сноровка и ловкость для этого у него были.
Отчасти, он хотел показать, что вечер будет удивительным. По-настоящему удивительным. Более удивительным, чем Патрик мог себе представить. Волшебным.
Набрав в большой чайник воды из озерца, он поднес его к огню, и строгим взглядом принялся следить за кипячением.

Привычными движениями приготовляясь заваривать любимый чай, Ван сам не заметил, как затянул какую-то задорную песенку на родном языке, неизвестно откуда взявшуюся в его голове, прерывая пение только короткими переговорами с гостем и мудрыми пояснениями.
Он обожал процесс чайной церемонии, досконально знал все-все правила, и очень быстро входил во вкус, забываясь, расслабляясь и начиная петь, отдаваясь второму своему пламенному увлечению - музыке. Иногда он мог просидеть вот так, музицируя и попивая чай, хоть целый день, а однажды проторчал за этим занятием даже около тридцати часов, пока не стало плохо от голода, недосыпа, и количества выпитого чая. Да и в ванну захотелось...
-Конечно! Правда, чай, что я пил, был скорее какой-то коричневатый, а не белый…
-Значит, это был красный чай, малыш, потому он и был коричневый, ару. А белый чай желтый, но его называют белым, потому что делают из зеленых листьев, ару йо,  - поучительным тоном поведал Китай, доводя воду в большом чайнике до нужной стадии кипения. - Видишь, как ведет себя вода? Это состояние называется «Шум ветра в соснах». Проворонишь этот момент - испортишь и воду, и чай. И запомни: "Свежий чай подобен нектару, вчерашний чай подобен змее", и ни-ког-да не пей вчерашний чай, ару.
Сняв посуду с огня, Яо налил воду в чахай - небольшой сосуд для чайных церемоний в виде побочного дитя чайника и пиалы со сдвоенной, как крылья бабочки, неудобной ручкой; из чахая в чашки, потом облил из каждой чашки и чахая чайник, без зазрения совести выливая кипяток на стол, так, что, казалось, он скоро окажется на штанах Ирландии, а потом взял в руку крупную кисть, будто собравшись рисовать, и протер чайник по часовой стрелке, все это время бодро напевая что-то о весне и прекрасных глазах незнакомки.
-Я делаю это, чтобы привлечь внимание чайника, ару, - пояснил он, откладывая инструмент и открывая коробку с чаем.
Насыпав заварку в чахэ - штука вроде совка без ручки - он сперва благоговейно поднес его к своему лицу, несколько мгновений, светясь ослепительной радостью, рассматривал, а потом сунул прямо под нос Патрику.
-Познакомься с чаем, ару.
Подержав сосуд в таком положении минуту, Яо удовлетворился "знакомством" и засыпал заварку в чайник.
-Теперь нужно выхлопать его, ару, - с умным видом комментируя свои действия, Китай вынул из рукава (на самом деле, из-под стола) кусок ткани, обернул чайник в него и принялся хлопать по донышку, с таким видом, словно похлопывал по попке шаловливого младенца, или даже сладкую красотку после бурной ночи.
Закончив, наконец, все предварительные чайные ласки, он развернул посуду и поставил на чабань, встал, поднимая большой чайник с нежностью первого любовника, и тонкой струей пустил кипяток, как снайпер попадая точно в отверстие чайника.
-Это - для дыхания воды, ару!
Вернувшись на место, Ван стремительными движениями вылил чай в чахай, легко вдохнул тончайший аромат, и выплеснул напиток на стол, который, как ни странно, после всех манипуляций был лишь слегка влажен.
Все эти действия отнюдь не были какой-то красивой игрой - чай действительно заваривали именно так, просто Яо, для пущего парада, то и дело напускал на лицо крайне пафосное выражение - ему ведь так хотелось поразить гостя! - и делал все чуть более увлеченно, чем обычно.
Впрочем, выполняя все эти причудливые, или, вернее, чудаковатые, действия, на Ирландию он даже не поглядывал, что, вообще-то, было совсем невежливым, и Китай не мог не волноваться из-за этого. Вылив первую заварку, он снова с высоты полного роста залил вторую, и, нежно накрыв чайник крышечкой, стал ждать.
-Придется подождать, пока заварится, ару йо, - сказал он, очаровательно улыбаясь. - А пока, гость мой, поведай мне о причине своего визита, ведь не так просто же ты прибыл, а...
Неожиданный громкий и резкий звук заставил его, все еще любовно державшего чайничек за бочка, вскрикнуть и всплеснуть руками, к счастью, не уронив драгоценную посуду, а лишь встряхнув.
Из соседней комнаты доносились... нет, было даже сложно понять, что именно там произошло, и какая поднебесная чупакабра эти звуки издавала.
Это было похоже на рев разъяренного дракона, крик петуха, кваканье лягушки, плач младенца, вой кошки и отборный китайский мат одновременно, к тому же сопровождалось звуком глухого падения и какой-то отчаянной борьбы.
Несмотря на то, что в Запретном Городе чего только не происходило - однажды он три ночи подряд слушал громкие пошлые стоны трех женщин, восхищаясь крепостью и выдержкой господина, это при его-то смешном опыте!, а потом оказалось, что император пригласил нескольких новых певиц, да голосами они не очень вышли, и то, что Яо принял было за крики сладострастия, было неудачно исполняемой песенкой, - так вот, несмотря на то, что в Запретном Городе временами творились поразительные оргии и дьявольские вакханалии, его напугало то, что звук шел из его комнаты, бывшей самым спокойным местом этого дворца, а больное воображение нарисовало самые страшные и невероятные картины.
Позабыв обо всем на свете, Ван вскочил, и бросился вон из чайной комнаты, по счастливой случайности не запутавшись в полах ханьфу, хотя слегка запнувшись о неизвестно как туда попавшее бревно, а через мгновение к все еще доносившимся из комнаты звукам добавились его собственные возмущенные вопли негодования и испуга, похожие на рассерженное кудахтанье.
Патрик же был предоставлен самому себе, и, видимо, надолго.

Подобно дающему молоко животному на зимней речной глади, Ван ввалился в свою комнату, нелепо размахивая руками, отчего еще сильнее путаясь в полах и рукавах, с трудом остановился, неудачно затормозив и представ в коленопреклоненной позе, и с ужасом оглядел раскинувшуюся перед ним картину.
Посреди его прекрасной, аккуратной, обставленной в лучших правилах фен-шуя спальни валялось панно, то самое панно, которым он так дорожил, то самое панно, о котором он так заботился, помещенное в раму из по меньшей мере сотни дорогих деревьев, вышитое рубиновой нитью и руками лучших мастеров Империи Мин!... Его прекрасный императорский дракон валялся как какая-то рыночная подделка!
Более того, странный звук, разносившийся по всему павильону, как оказалось, шел как раз из-под него. Эту смесь кваканья и ругательств испускало нечто, бившееся под тяжестью упавшего украшения как юная треска на берегу, погребенное под гневом рубинового дракона полностью, так, что на свободе осталась только бившаяся в лихорадочной агонии и яростно шлепавшая по полу рука.
Еще одна подозрительно знакомая рука. Яо это уже начало надоедать.
На четвереньках подобравшись к неустанно подпрыгивающему панно, Китай сел на корточки и, схватившись двумя руками за край деревянной рамы, приподнял, заглядывая, пытаясь понять, кто же был достаточно нагл, чтобы сделать такое с его любимой вещью.
Всмотревшись в лицо несчастного, продолжавшего отчаянные попытки выбраться, Ван вскрикнул и рефлекторно разжал пальцы. Величественное изображение, как будто усмехнувшись, глухо шлепнуло об пол, а человек под ним издал жалобный стон утопающего котенка.
Всплеснув руками, Яо вскочил на ноги и, приложив немало усилий, поднял украшение, позволяя ошалелому непрошеному гостю отползти подальше, и тихонько посмеиваясь тому, что перепуганный человек решил подражать манере престарелого краба в этом деле.
Водрузив дракона на законное место (и чуть не уронив его в процессе на самого себя), Китай поправил изрядно сбившуюся одежду, нащупал отсутствие еще одного цветка в волосах, горестно вздохнул, и повернулся к несчастному гостю.
-И как же вас угораздило, ваше императорское величество, ару? - спрятав руки в рукава, спросил он.
Однако, царственная персона не торопилась отвечать. Сидя на краю постели Яо и широко раскинув ноги, то есть, невольно выражая крайнее неуважение к хозяину комнаты, он шумно отплевывался и фыркал, прямо на пол, понося на чем свет стоит всех тех, кто не придумал способ прикреплять панно к стене.
-Ваше императорское величество, ару ка? - участливо окликнул Ван, силясь сдержать улыбку. - С вами все хорошо, ару?
Этот странный человек всегда вызывал у Китая невольную улыбку, настолько неловким и комичным он был. Требовалось по меньшей мере пару раз качнуть панно, чтобы оно вот так упало на тебя, и было совершенно неясно, зачем императору потребовалось творить эти манипуляции. Впрочем, Яо был готов поверить, что его рубиновый дракон просто решил проявить уважение и встал на колени, не рассчитав своего размера. Или что вечно неловкий человек просто неудачно прошел мимо.
-Да, - наконец, отфыркавшись и откашлявшись, правитель обратил внимание на того, чей покой так вероломно разрушил. - Извини. Ты сказал, что болен, и я пришел проведать своего любимца.
Китай едва сдержал прилив сарказма и проглотил подступившее к горлу желание залаять. Несмотря на крайне стервозный характер, император нравился Вану, сказывалось воспоминание о том, что будучи еще детской, императорская задница почти не слезала с его узких колен, а первый выдранный царственными руками клок волос так же принадлежал излишне любящему детей Яо. И по сей день их отношения были крайне теплыми, разве что на ручки император больше не просился, боясь сломать своей тушей нежные кости Китая, а волосы выдергивал только когда вдруг изъявлял желание причесать.
-Ди, я чай пил, ару, - перейдя на фамильярное, даже грубое обращение, Яо сделал акцент на своем старшинстве и постарался как можно скорее отослать правителя подальше. - У меня голова разболелась, ару ка. И я хочу провести немного времени наедине с природой и чашкой, ару.
-Да-да, конечно, - нелепо засуетившись, этот низенький и круглый человечек скатился на пол, как жучок шевеля ножками, и, подбежав к Вану, крепко схватил его за руки своими потными ладошками, заглядывая в глаза.
-Но, тогда, завтра мы с утра вместе примем ванну, да?
Яо поежился, усиленно делая вид, что обрадовался, и дал свое вынужденное согласие. Честь, оказываемая ему в стотысячный раз, обязывала китайца к такому решению, ведь никто не мог даже смотреть на императора, не говоря уже о прикосновениях, и  даже врачи должны были определять диагноз только по его дыханию и пульсу! А тут такая щедрость, он сам взял его за руки... Следовало, наверное, прямо там вскрикнуть и умереть от счастья, но как-то не получалось.
Рассыпая ласковые слова и предложения помощи, император спиной двинулся к двери, вскрикнул и подпрыгнул звездочкой случайно наступив на упавший с волос Китая цветок, печально оглядел остатки украшения, и покинул наконец павильон Вана, взяв с него еще одно обещание помыться завтра вместе.
"Иногда мне кажется, что он хочет от меня чего-то плохого, ару", - поднимая осколки цветка и печально представляя то, какой бедной теперь кажется его прическа, Яо упал на кровать, завернувшись в простынь и блаженно расслабившись. Ему хотелось забыть обо всем и всех и, может, даже немного покемарить, хотя он и не мог спокойно спать днем, но мысль, что он что-то забыл, мешала.
Полежав еще с мгновение, он вдруг с ужасом вспомнил, что именно вылетело у него из головы из-за этого инцидента с Его Императорским Недоразумением, и бросился в чайную комнату.
К счастью, следов ожидаемого погрома не наблюдалось, а его гость спокойно сидел на том же месте - что было даже странным.
-Малыш, извини меня, ару, - спешно подходя к Ирландии и легко проводя рукой по его волосам, извинился Ван, занимая свое место. - Там произошла маленькая неприятность с Его Императорской За... Здравием,  и я был вынужден оказать ему помощь, ару. Ты простишь меня? Я так замешкался, даже чай уже остыл...
Яо покраснел и смущенно вздохнул, разливая подозрительно быстро остывший напиток по совершенно холодным чашкам.

Ван очаровательно улыбнулся, привстал на колени, и поднял чайник за ручку, собираясь разлить, наконец, чай. Мельком осмотрев себя, он вдруг обнаружил, что ханьфу не выдержало столь грубого обращения и деформировалось, а кое где даже немного порвалось. Хорошо, что это было домашнее ханьфу, а не то, расшитое золотом, которое он обычно надевал для встречи гостей.
-Знаешь, малыш, - он как будто горестно вздохнул и легким движением заправил выпавшую из прически челку. -  Я бы хотел показать тебе другие, более достойные внимания места Империи Мин, нежели этот вульгарный, то есть, величественный дворец, да и сам бы предпочел предстать в менее домашнем виде, ведь я одет слишком просто для приема гостей, ару. Как надолго ты собираешься со мной остаться, ару ка?
Впрочем, ответ его мало волновал. Яо просто хотел чем-то прервать тишину, вдруг из приятной превратившуюся в давящую.
На самом деле, он не любил пустые разговоры, да и разговоры вообще, разве только затрагивающие тонкие стороны жизни философские беседы. Лишь только смутное ощущение того, что в родной стране гостя, учитывая его открытый характер, подобное бесцельное времяпрепровождение может быть принято, заставляло Китай прервать наслаждение звуками природы.
Трепетно наклонив чайник, китаец с удовольствием отметил, что чай не слишком перестоялся, и, скорее всего, по-прежнему пригоден для питья. Любуясь цветом и мирным журчанием лившейся в чашку гостя золотистой жидкости, Яо благоговейно улыбнулся одними глазами, но вдруг восторженно вздрогнул, словно его озарила какая-то замечательная мысль.
Обслужив гостя, он вернулся на свое место и стал наливать чай себе, попутно высказывая свою идею.
-В следующий раз, если захочешь приехать, - Ван задумался на мгновение и быстро перестроил фразу на более дружескую. – Если ты примешь приглашение и приедешь ко мне еще раз, малыш, Патрик, то предупреди меня заранее, и я придумаю что-нибудь по-настоящему удивительное для нашего путешествия, ару. Обещаю, оно будет увлекательнее, чем простые посиделки за чаем, ару ка. В моей стране есть что посмотреть…
Он прервался, раздумывая, что именно можно показать такому ребенку, как этот. Повисла неловкая пауза, которую Китай заметил слишком поздно, и из-за которой снова, в который раз, испытал легкое смущение.
-Плохо, что чай остыл. Ты можешь вылить его, если не хочешь пить холодный, ару йо. Я все-таки не должен был покидать тебя, но этот игровой мяч на ножках… - Китай покачал головой и резким движением отпил, опорожнив почти всю чашку. Ему хотелось как можно быстрее закончить этот чайник и заварить драгоценный чай по новой, чтобы все-таки насладиться его вкусом и неповторимым букетом.
Вопреки ожидаемой реакции изнеженного организма на испорченный напиток, по телу вдруг разлилось странное чувство тепла, а на щеках чуть-чуть выступили красные пятна.
Ван удивленно посмотрел на содержимое чашки и даже приподнял брови. Что-то явно было не так.
-Малыш, ару, - задумчиво потянул он, не отрывая взгляда от напитка. – Тебе не кажется, что с чаем что-то стряслось?
Но тут же, поняв свою ошибку, Яо засмеялся.
-Прости, милый, я дурак. Ты ведь пил только красный чай, и, наверное, не по-китайски, ару… О, а как чай пьют у тебя дома?
Зацепившись за удобную тему разговора, Яо заметно расслабился, и, забыв даже о неопределенной странности напитка, допил содержимое чашки.
По телу снова разлилось неестественное тепло, хотя в горле появилась нестерпимая горечь и захотелось немедленно чего-нибудь съесть.
Ван вздохнул, даже почти ухнул, и потянулся за чайником. В этот раз он уже меньше обращал внимание на внешность чая, больше заботясь о его вкусе, хотя еще не так давно с пеной у рта доказывал одному знакомому, что именно цвет и запах напитка играют главенствующую роль при оценке его качества.
-Все-таки с ним что-то не то, ару, - задумчиво пробормотал Китай, прислушиваясь к своим ощущениям после очередного глотка. – Ты попробуй, не стесняйся, ару йо. Он сегодня необычный, но, не похоже, чтобы вредный, ару. На душе как-то легче становится сразу, ару. То есть, от чая всегда легче, но сегодня как-то по-особенному, ару ка.
Яо вновь наполнил свою чашку и, глотнув немного, почувствовал, что растягивается в счастливой улыбке.
-Признайся честно, ару, - змеиными интонациями поинтересовался он, а алые пятна на щеках стали заметно ярче. - Это ты ведь что-то добавил в чайник пока меня не было, да, ару йо?
"Чтобы споить трезвенника, не нужен океан". Благодаря чайным метаморфозам настроение Китая повысилось, а атмосфера разговора быстро стала более веселой.

…Ребенок перед ним выглядел как-то странно. Даже не столько странно, сколько пугающе, словно его съедало не то волнение, не то страх. Китай не мог понять, что происходит, хотя и очень хотел развеселить своего гостя и разрядить обстановку.
Ван задумчиво склонил голову на бок, прикладывая чашку к губам, и с удивлением наблюдая за реакцией на его случайно сорвавшийся шутливый вопрос.
Мальчик едва заметно подался вперед, словно хотел убежать, и Яо коротко и незаметно махнул рукой, останавливая, и тихо удивляясь про себя такому странному желанию. Затем Патрик, красный как спелый томат, уставился на него, и Китаю даже показалось, что изумрудные глаза мальчишки влажны от слез, из-за чего мужчина дернул плечами и взволнованно изогнул брови. Но ребенок не собирался и правда спасаться бегством, наоборот…
Глядя, как он кладет локти на чабань, Ван побледнел от такой наглости и раскрыл было рот, чтобы вежливо возмутиться, но прежде увидал лицо Ирландии почти вплотную к своему. Замечание застряло в горле из-за легкого шока, несмотря на пережитые с этим мальчишкой интимные обстоятельства, и Яо замер, глядя на него в упор и тяжело дыша через приоткрытые губы, не привыкший разглядывать людей другой расы так близко.
- Ну, допустим, я лишь хотел сделать чай чуточку лучше, как это делают почти со всем в Ирландии, - странно улыбнувшись, произнес гость, тихо, невнятно, как-то не слишком уверенно, но очень, чертовски пугающе.
…Хотя это и не было в характере Яо, вот тут он разозлился. Он предположил вмешательство Ирландии в процесс заваривания чая в шутку, не в силах и даже представить, что очаровательный ребенок может поступить так бесцеремонно. Ведь это дорогой белый чай, а не дешевое зеленое крестьянское пойло!
Извержение вулкана эмоций четко отразилось на его живом лице, брови поползли вверх, зрачки сузились, а щеки еще сильнее заалели, но теперь уже от ярости.
-Как ты вообще смог додуматься, ару!...
Страшная догадка заставила Вана резко прервать рвущиеся наружу слова, а кровь от щек отлилась с поразительной скоростью, сделав его лицо мертвенно бледным.
В запретном городе, как и в любом уважавшем себя дворце, всегда царила паутина интриг и лжи. Нож в рукаве новой наложницы, капля яда в напитке от чиновника, горстка смертельного порошка в обеде… Смерти, тысячи смертей пронизывали легендарный дворец подобно золотым украшениям, и нельзя было знать, чем на самом деле обернется в итоге твоя сегодняшняя трапеза, и не проснешься ли ты наутро с лезвием в горле. Но, глядя в наивные зеленые глаза и восхищаясь огненными волосами, Ван забыл, что и дети порой неплохо выполняют грязные приказы взрослых, и совершенно потерял бдительность.
Верно, он пришел к выводу, что столь радушно принятый гость неблагодарно отравил его.
Прикинув, сколько уже он выпил, Яо обреченно осознал, что его карта бита.
-Как же так… - он отвел взволнованный взгляд и даже чуть отвернулся, взволнованно сглатывая. – Кто же прислал тебя, ару ка? За что ты так поступил со мной, ару?
Голос Китая дрогнул, а в голове расцветали мрачные картины безрадостного будущего, вперемешку с недоумением. Он действительно не мог подумать, что столь очаровательный мальчик может быть шпионом или отравителем, и на все лады ругал себя за поспешное гостеприимство. Запретность Запретного Города – действительно не просто каприз Его Императорского Величества.
Забыв обо всем на свете, даже о том, что он был не один, Ван погрузился в свои тяжелые думы, и механически протянул руку за чайником.
Пугающее месиво, весело журча, полилось в чашку, наполняя ее до краев. Соображая, есть ли смысл сейчас писать завещание и есть ли что кому завещать, Ван поднял сосуд и поднес ко рту. Сейчас его волновало, что станется с его любимым панно.
Напрочь забыв о причинах своих переживаний, он нервно приложился к чашке и выпил чай, не почувствовав даже странного вкуса. Выдохнув, он вздрогнул, и как-то резко обмяк.
Глаза заблестели, щеки снова подрумянились, а мрачные мысли, громко возмущаясь, собрали вещи и уехали в отпуск. До утреннего похмелья. Но до него еще жить и жить…

Горькое послевкусие до ужаса приятно растекалось по груди, заполняя ее нежной теплотой. Руки невольно потянулись за вожделенным чайником и новой порцией – о своей догадке с отравлением Ван напрочь позабыл.
Хотелось снова ощутить этот странный вкус и неясное тепло, равно как и разобраться, наконец, в причине чудодействия странного напитка. Понять, что в нем и почему так волшебно влияет на Китай, что это за зелье, привезенное из далеких краев, и как может быть, что за всю свою жизнь он еще не встречался с ним.
Пальцы было дотронулись до тонкой ручки, но прежде Яо зачем-то посмотрел на своего рыжего гостя, о котором тоже успел было забыть, а тут вдруг, словно ведомый судьбой, вспомнил и решил уделить немного внимания
Он увидел, как на мгновение веснушчатое детское лицо замерло, и по спине Китая побежали мурашки. Он хорошо понял, что сейчас произойдет, и лихорадочно молился предкам, чтобы этого не случилось.
Но предки сегодня были в плохом расположении духа. Не помогло.
Мальчик дрогнул, и вдруг жалобно разрыдался.
Яо никогда не умел толком скрывать и сдерживать свои переживания. Хотя войны, интриги и смерти отчасти закалили его душу, хотя он мог спокойно наблюдать за страданиями пленных или домашнего скота, детские слезы обезоруживали и убивали его. Едва только по округлым щечкам какого-нибудь мальчишки, или, еще хуже, девчонки, начинали течь слезинки, как всеми уважаемый и гордый Ван превращался в слабого тюфяка, которым можно было помыкать.
Он слышал, что это называется «комплекс старшего брата».
И ничего не мог с этим поделать.
Испуганно глядя в лицо Патрика, Яо почувствовал, как к его собственным глазам тоже подступают слезы.
-Айя!
Отпустив чайник, он резко поднялся, по-женски приподнимая полы ханьфу, и одним шагом оказался возле ребенка.
Мальчик выглядел просто ужасно. Весь красный, задыхающийся от рыданий, он вдобавок еще и зачем-то зажимал свой рот ладонью, что явно не помогало ему дышать. Сердце Вана не просто обливалось кровью, оно разрывалось и стенало, пытаясь вырваться из груди, словно ударяясь о ребра, как птица о прутья клетки.
Да, он знал этого мальчика несколько часов, а то и менее. Но порой хватало и одного взгляда, чтобы найти свою любовь, а если речь шла об очаровательном малыше и Китае, то времени не требовалось вовсе.
Обняв Ирландию за пояс и бегло бормоча какие-то нежности на китайском, он посадил его себе на колени, стараясь покрепче прижать и успокоить своим теплом, и принялся вытирать потоки слез рукавом кимоно, наплевав на то, что оно дорогое и любимое.
Осыпая Патрика нежными определениями, он обеспокоенно заглядывал в его лицо и ласково улыбался, словно был уже и вовсе спокоен, и только болезненно стиснутая на поясе мальчика рука обличала кипевшие в мужчине переживания.
Иногда складывалось впечатление, что Патрик  пытается что-то сказать, но горячие рыдания мешают, разрывают его грудь и связывают язык. Ван сердцем чувствовал каждый такой момент, и неизменно старался как-нибудь помочь гостю донести свою мысль, но все его попытки терпели крах.
...Чего Яо точно не мог понять, так это причины столь обильных слез. Сперва он, было, подумал, что, наверное, мальчик заболел – но тот рыдал от горя, а не от боли, это было хорошо видно по взгляду его затуманенных глаз. Да и о плохом самочувствии столь взрослый ребенок наверняка нашел бы силы сообщить. Значит, вариант всего один – это Китай обидел Патрика.
Идея, что мальчику просто стыдно из-за истории с чаем даже не приходила мужчине в голову. Ведь дети не могут задумываться о таких вещах. Просто не могут.
Одной рукой продолжая вытирать катившиеся по лицу Патрика слезы, другой он принялся гладить его по рыжим волосам, терпеливо выжидая, пока рыдания хоть чуть-чуть поулягутся.
Слегка наклонившись, он также вполголоса зашептал ему на ухо, что все будет хорошо, что он не хотел его напугать, и что он очень извиняется, и даже может подарить гостю что-нибудь на память. Конечно, Ирландия не мог понять ни слова из этих речей, и где-то в глубине метавшейся души  Ван понимал это, а потому прикладывал больше усилий для придания голосу успокаивающих интонаций, а не продумывания красивого текста. По правде сказать, он никогда бы не предложил мальчику подарок, если бы тот мог услышать и понять это.
Едва только плечи мальчишки стали дергаться чуть меньше, Ван почувствовал, как с сердца у него упала настоящая скала, и облегченно выдохнул, одарив Патрика счастливой улыбкой.
Короткое мгновение он, продолжая очаровательно улыбаться, разглядывал веснушчатое лицо самым добрым из всех своих добрых взглядов, а потом, не выдержав, крепко прижал ребенка к себе.
Хотя это был уже не первый раз за день, сейчас Яо как будто почувствовал что-то странное под одеждой гостя, что-то, что мешало полностью обнимать его. Видимо, тогда, когда ему пришлось, как нож в рукаве, проносить гостя под одеждой, он был слишком напуган, чтобы почувствовать мальчика толком.
Теперь же, к своему великому удивлению убедившись, что за пазухой у Ирландии действительно что-то есть, он, не церемонясь, запустил туда руку и нащупал горлышко бутылки. Столь неприличное поведение обусловливалось юным возрастом Патрика, а значит и отношением Яо к нему как к младшему брату, а так же и имевшимся в крови Китая алкоголем. В другое время он бы никогда так не поступил.
Еще раз убедившись, что это бутылка, Ван вытащил ее и окинул взглядом, полным живого, но слегка птичьего любопытства, и для верности посмотрел на свет. Прозрачное, жидкое. Вода.
-Зачем тебе вода, ару? – вспомнив, наконец, про принятый в самом начале язык общения, поинтересовался Китай, откупоривая сосуд. – Ты боялся, что тебя не будут кормить, ару ка? И из-за чего ты заплакал, ару йо? Я могу помочь тебе?... Выпей-ка водички и успокойся, малыш, ару.
С этими словами, Ван было поднес бутыль к лицу Ирландии, но подумал, что пить из горла дорогому гостю не захочется, и дотянулся до чабаня, взяв с него чашку.
Ополоснув ее водой из искусственного озерца, он до краев наполнил ее содержимым таинственной бутылки, и ощутил вдруг неожиданный странный запах.
-А-а? Что это, ару? Яд? – поднеся чашку к лицу, Яо удивленно поболтал и понюхал жидкость, раздумывая, где же он мог это видеть и обонять.
В том, что это не вода, сомневаться было бы глупо. Оно лишь выглядело как вода. Точно яд.
Но все же Китай был недостаточно пьян, чтобы так легко поверить, что очаровательный ребенок пронес в Запретный Город целую бутылку отравы. Поэтому он решил сперва убедиться в своей догадке, развеяв все сомнения о возможном действии дурно пахнущего напитка на человека.
Но он был достаточно пьян, чтобы слабо соображать, поэтому ни одного разумного метода проверки не придумал, и остановился на единственном, кое-как пришедшем в его голову, хотя он и казался ему в чем-то неверным.
Взволнованно посмотрев на по-прежнему сидящего на его коленях ребенка, он сдавленно вздохнул, и одним движением опрокинул чашку водки в себя.
«Если через двадцать минут я не впаду в лихорадку, то это не отрава, ару йо».

Когда он был еще совсем юным, настолько, что волос не хватало даже на самую простую прическу и приходилось прятать это безобразие под шапкой, он какое-то время жил вместе с Фу Си, легендарным первым императором. В те годы Яо был полудиким свинопасом, в рваной одежде, не умевшим писать, и сторонившимся людей, смешным и бесчувственным. Фу Си, сын бога, единственный, кто видел в угрюмом отшельнике Нацию, назвал его своим сыном, и заложил основы превращения Китая в то, чем он был теперь., равно как и основы его неповторимой культуры.
В те годы, по наставлению учителя тайно наблюдая за жизнью людей, Ван стал незамеченным свидетелем романтической истории в стиле Шекспира, которая сейчас, спустя столько лет, вдруг всплыла в его голове.
Молодой юноша-свинопас полюбил девушку-земледельца, которую знал еще с самого детства, но их родители были против брака, хотя и скрывали свое отношение от детей, не желая ссоры с ними и друг с другом.
Парочка часто прибегала к дому Яо, считавшемуся безлюдным, с тем, чтобы без помех насладиться обществом друг друга. Завидев их, Ван звал свою дорогую подругу Нюйву – богиню-змею с головой и руками прекрасной женщины – и они вместе наблюдали за молодыми влюбленными, пока не заходило солнце, и отцы не хватались пропавших детей. Ван очень быстро полюбил их, они стали ему как родные, и это была первая родственная любовь в его сердце, из-за которой он никак не мог дождаться свадьбы.
Но семья девушки была твердо уверена в своем нежелании этого брака, имея на примете более подходящего жениха, и придумала хитрый способ его расстроить. Старшая сестра, выждав подходящий момент когда странная болезнь поразила растения, обвинила юношу в том, что он отравил воду в реке, и от этого плантации погибли. В качестве доказательства, она предоставила яд, якобы найденный ею в хижине свиновода, в укромном уголке под полом.
Обвинение было произнесено торжественно и прилюдно, даже при самом Фу Си, а потому Яо, стыдливо прятавшийся за спиной «отца», прекрасно слышал его, слово в слово запомнив от начала до конца, равно как и отчаянные оправдания юноши.
На глазах взволнованного, напуганного Китая, девушка разрыдалась и бросилась бежать, не глядя, случайно избрав направление дворца. Ван, сам не понимая, что творит, по-звериному согнувшись пустился за ней, забыв о прежнем страхе показаться перед народом, и думая только о желании помочь несчастной красавице. Безутешный юноша, вырвав у своей обвинительницы смертельный яд, тоже устремился за невестой, оставив весь собравшийся люд, вместе с Фу Си и Нюйвой, перешептываться и недоумевать.
Вбежав во двор дворца, Яо в стыдливом страхе бросился за камень и схоронился там, а подоспевший затем юноша, едва заметив свою избранницу, с криком отчаяния подбежал к ней. Девушка не желала даже слушать его, не понимая, зачем он решил лишить бедных людей урожая, а сердце не отрывавшего от этой сцены взгляда Китая болезненно сжималось.
Сначала юноша пытался убедить любимую, что его оклеветали. Свиньи ведь тоже могли съесть зараженные растения, говорил он. Но девушка не верила , убежденная, что сестра бы не соврала, и что избранник не любит ее. Красавица оставалась глуха к его увещеваниям, и только как заведенная, раз за разом, повторяла, что он не любит ее, и горько плакала.
Несчастным юношей овладело отчаяние, и, заламывая в бессилии руки, он рухнул на колени и пламенно прошептал, что любит ее и докажет ей свою любовь, даже если ему придется расстаться с жизнью. И, прежде чем перепуганная невеста успела остановить его, он принял яд, и в страшной агонии рухнул подле нее, корчась и стеная.
Перепуганная девушка бросилась к любимому, омывая сведенное судорогой лицо горькими слезами, но ему уже ничем нельзя было помочь, особенно руками, никогда не соприкасавшимися с медициной. Тогда, обезумев от горя, она кинулась к протекавшей неподалеку реке, и прыгнула в воду, по пути разрывая на себе одежду от кипящего в груди отчаяния, и оглашая дворец нечеловеческими криками.
Яо явственно почувствовал, что сердце в его груди остановилось. Взволнованный, он выглянул из-за камня, ища глазами своих дорогих детей, но все, что осталось ему от них, это покрытый потом труп и клочки женской одежды.
Тогда ему понадобилось больше сотни лет, чтобы залечить душевные раны, и он почти было забыл об этой и истории, и о море пролитых слез, и о том, как не мог вернуться в свой дом и впервые в жизни поселился во дворце. А сейчас, глядя на дно чашки, поблескивавшее каплями только что выпитого яда, он вдруг снова вспомнил их лица, до малейшей детали, даже небольшой розовенький прыщик под девушкиной бровью, вскочивший как раз в тот день, и печально, даже болезненно и судорожно, вздохнул.
-На Востоке с ядом что только не делают, даже доказывают свою любовь, ару, - с печальным смешком отозвался Ван, отмечая про себя, что от его необдуманной выходки с дегустацией яда ребенок совсем развеселился. – Ты потешаешься надо мной, малыш, ару ка?...
Хотя Китай и пытался в шутку придать этому вопросу угрозу, у него совершенно не вышло, и он легко, хотя немного пьяно, рассмеялся, бегло целуя ребенка в рыжую макушку, и отпуская, позволяя встать и задвигаться.
Ван с живым интересом следил за легкими, естественными и нелепыми с его точки зрения детскими движениями, мало интересуясь тем, что именно достал его новый друг, сосредотачивая внимание на нем самом, на его открытом веснушчатом лице и озорном взгляде.
- Конечно, многие так считают, но то, что вы выпили только что, вовсе не яд, господин, а всего то … традиционный напиток. Но, поверьте, он и вовсе может показаться гадким пойлом по сравнению с этим - Конечно, многие так считают, но то, что вы выпили только что, вовсе не яд, господин, а всего то … традиционный напиток. Но, поверьте, он и вовсе может показаться гадким пойлом по сравнению с этим
Секунду Яо колебался, а потом задумчиво посмотрел на начатую бутылку, которую все еще крепко держал в руке.
Прозрачная, дурнопахнущая жидкость блестела на солнышке, подобно чистейшей воде из горного ручья. В противовес ей содержимое двух новых бутылок имело приятный золотистый цвет, с первого же взгляда понравившийся китайцу. Золотой цвет принадлежал императору, и лишь тот мог носить желтые одежды – даже высокопоставленный Яо довольствовался другими цветами, отдавая предпочтение красному и голубому, и даже как-то раз получил нагоняй за необдуманно надетый золотой пояс.
Поэтому нетрудно догадаться, что новый напиток внушал ему больше доверия, чем водка. Конечно, прежде чем называть его «вкусным», нужно было оценить букет, и, если он окажется приемлемым, то возможно и вкус, но Яо уже заранее решил не оценивать заморский дар слишком строго, как, например, чай.
-Как ты назвал это, малыш, ару? Это?... Оно называется «это», ару ка?
Китай склонил голову на плечо и подумал, что иностранцы имеют страсть к очень странным названиям, совершенно непонятным ни ему, ни императору. То ли дело у них, в Империи Мин…
В любом случае, попробовать это загадочное «это» хотелось, хотя в глубине души он чувствовал, что сейчас в нем говорит не совсем разум, а что-то другое, что-то, порожденное тем странным заморским пойлом, бутылку которого Ван, подумав, отставил в сторону, с намерением не отдавать, а оставить для угощения малоприятных гостей, решивших нарушить его уединение.
Легко поправив прическу, он встал и подошел к Патрику, сверху вниз глядя на ирландца теплым взглядом:
-Выпью и сделаю все что угодно ради этой искорки в твоих чудесных глазах, малыш, ару. Передаю тебе роль  хозяина, если позволишь. Угощай меня, ару йо, - и, отвесив ничего не значащий поклон, Яо элегантно вернулся за чабань, с самым изысканным видом сел, кокетливо поправляя ханьфу, и выжидающе посмотрел на Ирландию, натянув то учтиво-смущенное выражение лица, какое обычно натягивал во время приемов иностранных послов, и которым так легко покорял и обезоруживал чужие сердца.
Солнце постепенно склонялось, окрашивая чайную комнату в красно-оранжевые цвета, своей игрой в пруду напоминая языки пламени, а где-то вдали неслышно потянулась синяя пелена ночи. За уличной стеной кто-то оглушительно чихнул, неразборчиво пробормотал, и все затихло, бесшумно готовясь к наступлению темноты. Китай бегло подумал, что, похоже, сегодня засидится до ночи, а ведь детям надо много спать!...

Длинный день клонился к закату – но что он точно не собирался делать, так это заканчиваться. Первые звезды готовились к выходу на ночное дежурство, солнце в последний раз окидывало Империю Мин хозяйским взглядом и дарило ей последние лучи своего божественного тепла – а в небольшой открытой комнатке Запретного Города продолжался неспешный, выходящий за рамки обыденного полупьяный разговор.
- … к тому же, именно этот напиток является причиной такого бурного роста демографии в моей стране!
Яо вспыхнул и отвел взгляд, чувствуя, как от смущения глаза медленно лезут на лоб.
-…Что?... Что ты имеешь в виду, малыш, ару ка? Демография…  Что этот напиток делает с людьми, что происходит что-то настолько грязное, ару йо?
Его торопливая речь была произнесена почти шепотом, щеки продолжали пылать, а ладонь судорожно сжала ворот ханьфу, на лбу выступило несколько капель пота.
Понятное дело, чем больше детей было в Империи Мин, тем счастливее был Китай. Его братская любовь распространялась одинаково и на новорожденных младенцев, и на подростков с легким пушком на подбородке, но вот откуда берутся эти самые умильные карапузы он предпочитал не вспоминать.
Конечно, невинным Ван не был. Грязные, пошлые мысли иногда посещали его голову, особенно в присутствии какой-нибудь сладкоголосой красавицы, но Китай предпочитал стараться смотреть на происходящее в его спальне как на удовлетворение элементарных потребностей, а, значит, совершенно интимный и не подлежащий обсуждению и даже простому упоминанию в разговорах процесс.
Развязные подростки, конечно, могли себе позволить пару колких слов, но Патрик был куда младше, да и присутствие взрослого – к тому же, пусть и временно отдавшего полномочия, но хозяина – должно было удержать ребенка от затрагивания такой интимной темы, пусть и вскользь.
Безграничная любовь отнюдь не означала, что Яо был готов терпеть баловство и невоспитанность. Едва справившись с охватившим было его смущением, он перевел непривычно холодный и строгий взгляд на Ирландию, одними глазами выказывая все свое негодование по поводу случайно упомянутой темы, и осуждение неаккуратного оратора, но вдруг понял, какую страшную ошибку совершил он сам.
В Империи Мин на этой теме лежало табу – но как мог он думать, что и в далекой Ир-лан-ди-и дела с этим обстоят так же?
Мгновенно сменив гнев на милость, и смягчив уничижающий взгляд, Ван, по привычке по-птичьи наклонив голову набок, вкрадчиво и нежно заговорил:
-Мой маленький друг… Малыш, ты сейчас в Империи Мин, а здесь такие темы лучше оставлять в стороне, ару. Мы не освещаем процесс зачатия – а особенно его… обстоятельства – Китай как можно более аккуратно подбирал слова, а потому делал частые паузы, особенно длинные из-за его слабого знания языка и страха вновь довести мальчика до слез. – Я понимаю, что, возможно, в твоей стране дела с этим обстоят иначе, но ты за рубежом, и должен стараться следовать местным обычаям, не так ли, ару ка?...
По интонациям последних слов Вана легко можно было сделать вывод, что он хочет сказать что-то еще, но какие-то собственные размышления заставили его прервать речь и слегка прикусить нижнюю губу.
-Имей в виду, я совершенно не злюсь, - словно между строк проговорил он, лениво поведя плечом и чуть задрав подбородок.
Ирландия, тем временем, самозабвенно продолжал разговор, и Яо посчитал невежливым и дальше перебивать  его  по всяким азиатским пустякам.
-Ах да, господин, если вы вдруг случайно встретите косматых парней в юбках, по самой что ни на есть нелепой случайности, и они скажут вам, что это скотч, ни за что не верьте им, они вообще знатные плуты!
Брови Китая стремительно дернулись вверх, а во все еще немного прохладных глазах вдруг зажегся горячий огонек любопытства.
Иногда Вану удавалось услышать удивительные рассказы путешественников, покинувших Империю Мин и сумевших вернуться в нее.  Кроме историй о псах с кошачьими головами и крылатых лошадях, они очень часто повествовали ему и Императору о людях, живущих за страшной неписаной линией, называемой «границей».
Они говорили, что эти люди высоки и широкоплечи, обладают невиданной силой и валят деревья руками. Они говорили, что мужчины у них носят зашитые спереди халаты на туловище и прошитые снизу на ногах, а женщины не заплетают волос наверх и постоянно поют.
Не то, чтобы мудрый Ван верил в эти россказни, но все же послушать их был большим любителем.
Сказители повествовали об ужасных, варварских традициях и обычаях, кровавых пирах и жертвоприношениях, грубости и отсутствии хороших манер у иностранцев. Независимо от того, привирали ли путешественники или нет, Ван видел, что ребенок перед ним вполне соответствует страшному описанию – его речь, движения и странные жесты (как, например, тот момент, когда он хлопнул себя по ноге, сидя на коленях Китая) говорили Яо, что из этого очаровательного малыша вполне может вырасти какой-нибудь «варвар».  Если не наставить ребенка на путь истинный. А теперь он еще и рассказывал о каких-то косматых парнях, носящих юбки – Китай не знал толком, что такое «юбка», но косматость уже говорила многое.
Но заниматься спасением рыжего гостя от варварского общества Яо не планировал. Его больше волновал другой вопрос, ответ на который Китай желал бы как можно скорее получить.
Сказители повествовали, что у удивительных людей из других Империй необычной была не только одежда. Их обрезанные волосы были светлыми, как колосья, а глаза – огромными и самых невероятных цветов, даже подобные небу, а кожа – молочно-белой. Вот чему Яо не мог поверить ровно до тех пор, пока его глазам не предстал первый в его жизни гость с далеких земель – мореплаватель, представившийся как Англия. Высокий, странно одетый, светлокожий, с императорского цвета волосами, и глазами как свежие листья пионов. По-настоящему иной. Как и этот ребенок, суетившийся сейчас перед ним. Как и неизвестная жидкость в бутылках. Иной для всей Империи Мин, и принесший в общество придворных взволновавший их вопрос – почему же глаза Достопочтенного Вана Яо не черные?...
….Яо очнулся от размышлений и задал, наконец, волновавший его вопрос.
-А вот, ару… Есть ли в твоей стране люди… с такими же вытянутыми глазами, как у меня, ару ка?
Китай не понимал, зачем хочет знать это, но твердо чувствовал, что ответ что-то изменит.
Представитель иной культуры перед ним приветливо позвякивал бутылками, пытаясь вытащить пробку, весь совершенно неясный и незнакомый, с небывалым цветом волос и непонятными точками на светлой коже. Только теперь Ван подумал, что ребенок, должно быть, тоже удивлен его внешним видом, и нервно поправил ханьфу, отворачиваясь и глядя на Патрика искоса, но совсем тепло и нежно. Его забавляла суетность и расторопность мальчика, но всего смешнее было это серьезное личико, так не шедшее детскому беззаботному нраву, который Ван уже успел хорошо изучить. Подумав, что это именно его «поручение» заставило гостя стать таким серьезным, Яо не смог удержаться от самодовольной улыбки, но тут же сильно смутился, решив, что его гордость может оскорбить Ирландию. Чтобы загладить свою вину, он силой придал улыбке теплоты и посмотрел на суетившегося «хозяина» с выражением братской ласки.
В отличие от заданного вопроса, на свой взгляд Яо получил стремительный ответ – а, точнее, тоже вопрос, поданный Ирландией на китайский манер – встречным взглядом, но по-ирландски сопровождаемым глупой улыбкой и попыткой усмирить непослушные локоны.
Мудрый Китай сразу понял, что заставило гостя прервать процесс угощения, и так же понял, что не знает, чем помочь.
-Прости меня, малыш, ару. Я совершенно не представляю, из чего пьют твой виски, и, боюсь, в Империи Мин нет таких сосудов, ару йо. Но почему бы тебе не использовать  чайный сервиз, или это будет совсем неуважительно к твоей стране, ару ка?
Ван опустил глаза и несколько секунд смотрел на свои колени, а потом оторвался и, слегка нахмурившись, посмотрел за спину Ирландии, на дверь.
Поскольку было уже темно, слуги ходили по дворцу и зажигали свечи. С разных сторон то и дело раздавались шаги и голоса прислуги, временно вновь наводнившей павильоны. В любой другой момент Китай бы наверняка постарался как-нибудь обезопасить свой покой – например, закрыл бы дверь на замок. Но сейчас он был слишком пьян, чтобы предполагать, что парочку распивающих «чай» наций могут обнаружить, и, немного подумав, успокоился и неспешно продолжил ожидать ответов Ирландии.
Оставалось надеяться, что дворцовый люд знает, что господина Вана в чайной комнате лучше не трогать.

Ван едва заметно вздохнул и как бы невзначай поправил выпавший из стремительно рассыпавшейся прически локон. Ему нужно было решить, как поступать дальше, но это решение все никак не появлялось в его голове.
Он слышал, что ответ на его пламенный вопрос был дан, и теперь не знал, что должен ответить сам, и какая реакция будет наиболее верной. Он был неплох в ведении боев – но здесь речь шла не о бое, а о мирной беседе, которую Китай сам, поспешив и не подумав, повернул в неподходящее русло.
В словах ребенка прозвучало странное признание, которое Ван предпочел бы не слышать, или хотя бы не задумываться над которым, но не мог совладать с направлением своей мысли, снова и снова ударяясь о не прочитанный собеседником контекст собственных слов, как о невидимую стену.
- Хорошо, что теперь вы есть в моей жизни.
Он хотел ответить мальчику тем же – но мог ли?...
Вопрос, казавшийся таким странным и надуманным, был задан совсем не случайно – Китай вообще старался избегать любого рода случайностей, стараясь всегда быть на полшага впереди злого рока. И сейчас им управляло это же стремление, спонтанный расчет, политический подтекст между строк и, самое главное, огромный, не поддающийся власти разума страх.
В его гавани уже приходили незнакомые корабли, чуждые изумрудные глаза уже пронзали его высокомерным взглядом, и он уже хорошо выучил это странное, напрягающее чувство, этот раскаленный стержень в стенающей груди, этот страх.
Нет ничего удивительного в том, что Ван боялся «гостей» с далекой земли. Здесь сыграли роль не столько страшные рассказы лукавых путешественников, сколько его собственные мысли и теории, наивные и простые до грубости, но отчего-то не приходившие в голову мудрым правителям Империи Мин.
Чем была Империя в глазах ее народа? Величайшей, прогрессивной, Поднебесной и Срединной, возвышающейся над всем бренным миром и лелеемой самим богом. Министры и Император улыбались в лицо и смеялись в затылок Западу, уверенные, что светловолосые пришельцы просто обязаны  пасть на колени перед величием Китая, но слишком глупы, чтобы понять это, и Яо тоже хотел так думать, и Яо пытался убеждать себя, что страна, расположенная в самом центре земли, априори является Непоколебимой и Могущественнейшей, что бояться нечего… Но иногда, окруженного цветущими сливами и запахом благовоний, консервативного до глубины души Господина Вана посещала мысль о том, что путь самовосхищения – путь в бездну, и что Империя Мин скоро, очень скоро падет, и что Китай вовсе не в центре, а, возможно, даже на окраине огромного, враждебного, жестокого и непознанного мира . Держа в руках листы бумаги, слыша взрывы фейерверков за спиной, он все равно с ужасом вспоминал огромные фигуры иностранцев и думал, с ужасом и нервным трепетом думал о том, что они способны захватить его страну, и что он ничего не сможет противопоставить, что он маленький и хрупкий человек в окружении толстых, сосредоточенных только на себе, лживых министров.
В случае, если иноземные гости действительно были замаскированными захватчиками, логичным было бы предположить, что другие маленькие азиатские страны уже оказались под властью и гнетом белокожих захватчиков. Яо привык к тому, что министры врут ему и Императору, и уже давно не верил в их россказни о всеобщем благополучии – но сейчас перед ним был ребенок, явно не заинтересованный в политике и не собиравшийся лгать ему, тому, кто так любезно принял его, несмотря на все запреты.
Из захваченных стран наверняка бы вывозили рабов или еще кого, и Ирландия просто должен был заметить, что военнопленные не похожи на его народ, что их кожа и глаза другого цвета, и подобный факт просто не мог выскользнуть из живой детской памяти. Но он сказал, что вокруг него нет людей с вытянутыми глазами.
Китай мельком посмотрел в зеленые глаза, и, наконец, окончательно успокоился. Ребенок был искренен, это подтверждала так же его лучезарная улыбка и совершенно открытый взгляд, лишенный и тени английского лукавства. Отогнав все свои переживания, Китай стал наблюдать за приготовлениями рыжего «хозяина», с таким видом, словно действительно находился в чужой стране, а вовсе не у себя дома.
Несколько раз Ван ловил на себе детские взгляды, и упорно чувствовал что-то нехорошее во все еще сиявшей улыбке, но решил спустить это на какие-то детские домыслы и фантазии – он был уверен, что тот ответ не мог быть ложью, и что Ирландия не желает ему зла, нет, совсем нет.
Золотистая жидкость, журча совсем как чай, наполнила фарфоровые чашки, и Китаю на мгновение показалось, что это может быть весьма символично. Ирландский виски и китайский фарфор – своего рода символ тесной дружбы, грозящей возникнуть между двумя отдаленными нациями, если этот вечер закончится успешно, если не произойдет ничего непоправимого… Но Ван владеет собой. Конечно же, ничего не произойдет. Подумаешь, выпивка…
Но прежде чем Яо успел хотя бы дотронуться до наполненной чаши, спокойное течение «чае»пития снова прервалось, Патрик, словно пугливый котенок, сорвался с места и оказался за его спиной, изрядно припугнув китайца ошалевшим от испуга взглядом.
-Ма… малыш, ты чего, ару ка? – Ван повернулся, мысленно благодаря природу за врожденную гибкость, и, на этот раз сам того не замечая, привычно наклонил голову на бок. – Что тебя напугало, ару йо?
Шум за стенами комнаты постепенно стихал. Неожиданно раздалось несколько робких, но весьма громких ударов в дверь чайной, но Китай по привычке даже не заметил их. Слуга же, решив, что Ван как всегда слишком занят своими мыслями и идеями, поставил свечи в спальне и удалился, не забыв издалека поклониться уважаемому хозяину павильона.
Яо, ободряюще погладив ребенка по волосам, повернулся обратно к чабаню и, наконец, взял отчего-то дрожащей рукой чашку, и поднес к лицу.
Он не знал, как нужно пить виски, но был уверен, что знакомство с любым напитком нужно начинать с аромата.
Запах был какой-то совсем странный. Китай отчетливо чувствовал букет каких-то трав, но их нежный аромат перебивался чем-то резким, похожим на спирт. Это слишком сильно напоминало тот смешанный с водкой чай, которым добрый гость уже успел попотчевать радушного хозяина.
Тем не менее, первое впечатление от близкого знакомства с напитком было не самым плохим, но эта малознакомая нотка алкоголя, к счастью, не такая сильная, как в водке, все же немного перебивала аппетит. Ван не был уверен в том, как именно его хрупкий организм среагирует на такое количество выпивки, впрочем, он толком не знал, как вообще организмы реагируют на спиртное.
Вдохнув еще раз, Яо поболтал жидкость в чашке и задумчиво произнес, определенно обращаясь к Ирландии, но продолжая грубо сидеть к нему спиной:
-Я слышу травы, но они перебиваются чем-то незнакомым, ару. Научи меня, как правильно пить это, я боюсь ошибиться, пожалуйста, ару йо.
И, не понимая толком, была ли причиной тому водка, выпитая за вечер, страх или еще что, Яо вдруг совсем по-ирландски икнул, отчего смутился, зажав рот дрожащей рукой, но это внезапное смущение было тем удивительнее, что продержалось совсем недолго, и Ван вдруг легко и весело рассмеялся, ставя чашку на стол и приобнимая Патрика одной рукой за плечи.
-Ну что ты тут спрятался за моей могучей спиной, малыш, ару ка? Давай, занимай свое место во главе стола, и знакомь старого Вана со своим прекрасным напитком пастухов, ару йо. А то, кажется мне, ты можешь и не успеть, ару.
А затем, не задумываясь над возможным прочтением его последних слов, Китай мягко подтолкнул Ирландию, задорно улыбаясь и не обращая более внимания на выбившийся из прически локон.
Чайная осветилась ярким лунным светом, отчего все вокруг окрасилось в волшебные голубоватые тона. Закрывшиеся пионы мирно покачивали своими головками над слегка волновавшейся легким ветерком водой, откуда-то прилетела дикая птица и с задумчивым и гордым видом, осознавая свое превосходство над неспособными летать людьми, уселась на ветвях цветущей сливы. Вокруг царило привычное для Китая цветастое великолепие поздней весны, но сейчас он не задумывался над ним, не любовался узором лепестков и игрой бликов на птичьих перьях.  Незнакомый ему алкоголь вдруг изменил его, сделав более раскованным и менее задумчивым – может быть, оно и к лучшему, а может быть, утром Ван будет страшно жалеть о том, что натворит этой пока еще тихой ночью.

Передав своему юному знакомому право рассказывать и угощать, Ван вдруг почувствовал странную легкость. Как редко ему доводилось просто быть чьим-то «гостем», позволить окружить себя заботой и хозяйским вниманием! Обычно гости приходили к нему, а не он к ним, а если Китаю и приходилось выезжать из дома, то только для скучных политических дискуссий. Сейчас же ему вдруг повезло оказаться за дружеским столом, пусть хозяйничал и ребенок, да и стол принадлежал самому Вану….
Поэтому все слова Ирландии Яо выслушивал с интересом, стараясь проникнуться, пропитаться информацией, даже если в глубине подсознания ему было очевидно, что вряд ли знания о виски когда-нибудь пригодятся обыкновенному китайскому аристократу. Но он хотел слушать, и слушал, и, хотя его лицо сохраняло спокойное выражение с легким оттенком отеческой снисходительности, живые и не поддающиеся контролю глаза выдавали крайнюю заинтересованность. В любом случае, у Патрика вряд ли могли бы появиться причины сомневаться в довольстве «гостя» приемом.
Незаметно для самого Китая, его сдержанная азиатская поза вдруг приняла более раскованный вид, он заметно расслабился, почувствовав себя совсем свободно – не исключено, что выпитый алкоголь вдруг начал действовать сильнее. Со своей стороны Ирландия невольно поддержал побуждение Китая к переводу беседы в интимное русло, так же подавшись вперед, с таким видом, словно собирался поведать Вану государственную тайну.
Слушая рассказ мальчика о правилах распития ирландской «святой воды», Ван механически выполнял все упомянутые «S», не задумываясь о том, что делает. Эти правила сильно напоминали ему чайную церемонию, где важнейшее впечатление о чае составляли так же по цвету и запаху. Разница была лишь в том, что чай оценивали дважды – сперва сам лист, а лишь потом напиток. Это сходство приятно порадовало китайца – даже расположенные на разных землях и окрашенные в разные цвета, Китай и Ирландия имели множество общих черт – и, конечно, они умели пить.
Ван даже на минутку удивился тому, как много связывает его с рыжим мальчишкой, но, понятное дело, Ирландия не могла равняться с Империей Мин…
Повторно наслаждаясь запахом виски, Китай вдруг уловил в этом тонком аромате что-то новое, что скрылось от него при первой пробе, что-то странное и незнакомое. Это что-то было приторно-сладким, и, как ни странно, выступало выше нот трав, выше всего того, что он почувствовал в первый раз. Ван недоумевал, как же мог он не заметить этого запаха раньше? – и никак не мог от него оторваться. Незаметно для самого себя он вдруг забыл, что капельку не один, а очень даже в обществе, и прикрыл вдруг занывшие глаза, не отнимая чашки от носа.
Перед мысленным взором Вана словно по волшебству предстало огромное, без преувеличения бескрайнее поле, ослеплявшее изумрудной травой, сверкавшей на солнце как тысячи чистейших изумрудов. Вокруг себя он видел людей, усталых, ежедневно трудящихся, но странно счастливых людей, а невдалеке виднелась синяя гладь озера, живого, созданного природой озера.
Уши Вана наполнили грубые, низкие голоса белокожих мужчин, блеянье овец, а так же звон бутылок. Где-то вдалеке женский голос затянул мелодичную песню, и еще несколько робко вторили ему, стремясь остаться позади, лишь в качестве фона для главной певицы. Послышался мужской крик одобрения, снова звон бутылок, и Ван вдруг явственно ощутил на своем лице лучи солнца, и легкий ветерок, нежно подувший в его уставшее лицо.
Сладкий запах парил по округе, и Китай решил, что это какие-то необычные иностранные цветы. Китай вдруг ощутил страшное желание увидеть растение, источающее такой странный аромат, и собрался шагнуть, но невольно содрогнулся и замер, чувствуя примятую траву под ногами – как давно он не был в сельской местности, да и такой ярко-изумрудной травы в Империи Мин не встречалось…
- Даже после того, как вы оценили цвет и запах, не стоит сразу бросаться выпивать. Третья стадия называется «swish». Здесь требуется смаковать виски для того, чтобы полностью почувствовать его вкус. К сожалению, многие завсегдатаи пабов часто забывают о первых трех стадиях…
Мальчишеский голос вдруг резко прервал нежное видение задремавшего от хмеля Вана, и он, несильно вздрогнув, резко открыл глаза и смущенно огляделся. Изумрудная трава, сапфировое озеро и лазурное небо исчезли, а он снова сидел в осточертевшем Запретном Городе и обходился искусственным водоемом.
Из своей дремы Яо смог расслышать слова гостя, и, немного поднапрягшись, сумел сообразить, что же это значило, и даже придумал, чем поддержать дискуссию.
-Даже если наши страны очень разные, люди в них, кажется, похожи как два рисовых зерна, ару! – Ван засмеялся, и дотронулся губами до чашки, но не отпил. – Как же паршиво себя чувствуешь, когда весь день торчишь на кухне, приготовляя изысканнейшее из всех изысканных блюд, а эти бесполезные мешки с мукой используют его в качестве закуски к алкоголю, ару йо!
Вспомнив, сколько раз с его стряпней обращались подобным образом, Ван поморщился и недовольно повел плечами. Он всегда придавал еде большое значение, равно как и процессу ее приготовления, и если уж брался за готовку, то отдавался этому делу полностью, и мог весь день проторчать на кухне, ни разу не присев. Разумеется, не всегда его эксперименты в готовке были успешны, но даже кулинарные промахи огорчали его не так сильно, как поведение некоторых гостей за столом. Во всем дворце один Император мог в полной мере понять вкус и прелесть стряпни Вана, и всегда прямо указывал Китаю на ошибки и недочеты, а поголовно все другие гости императорского стола больше налегали на напитки, часто не разбирая, что же было подано на стол. Особенно этим грешили иностранцы. Яо уже даже зарекся готовить для иностранных послов – их все равно больше интересовала какая-то противно пахнущая жидкость в чужеземных бутылях. Из всех иностранных напитков Ван уже был готов отдать предпочтение виски, только за их приятный запах. Кстати, о виски…
Еще немного времени Ван потратил на размышления о том, как он умудрился поспать не убирая руки ото рта, а затем робко пригубил напиток, почем у-то страшно нервничая.
Успокаивало лишь то, что Патрик тоже это пил, и, наверное, бояться нечего.
Прикрыв глаза, китаец с видом настоящего знатока принялся оценивать вкус, а точнее обдумывать, что же сказать Ирландии.
Виски показались Китаю немногим вкуснее водки. Если первая была просто похожа на горькую лошадиную мочу, которую хотелось срочно чем-нибудь заесть, то в виски к этому вкусу привязывалось ощущение противной сладости и приторности во рту, от которого хотелось плеваться и ворчать. Что удивительно, Патрик, кажется, был вполне доволен вкусом напитка. Значит, таким он и должен быть. Значит, Ван просто ничегошеньки не понимает в алкоголе.
Сдавленно кашлянув, Яо отвел чашку от лица и извиняющимся взглядом посмотрел прямо в устремленные на него глаза.
-…Возможно, когда-нибудь я и пойму этот букет, ару… - неопределенно потянул китаец, надеясь, что его слова не будут восприняты как оскорбление.
«С другой стороны, может, я просто не понял его с первого раза? ару ка?» - подумалось Китаю, после чего он, наклонив голову на другое плечо, повторил свое предположение вслух:
-Как думаешь, может я просто не понял вкус с первого раза, ару ка? Тогда, я попробую еще раз, ару…
Ван был убежден, что Патрику не может нравиться что-то отвратительное на вкус. Если вы хотите узнать, действительно ли блюдо вкусно, обратитесь к ребенку. Дети лучше любого взрослого разбираются в оттенках и тонах вкуса, просто вместо всех умных слов используют всего два определения: «вкусно» и «невкусно». Ван даже боялся предлагать свои кулинарные шедевры детворе – вот уж кто точно не стал бы пространно распространяться о нотках и оттенках!
К тому же, у Яо оставалось еще пятое «S».
Слабо улыбнувшись гостю, Ван глубоко вздохнул, и, наконец, глотнул.
Вкус чужеземного напитка н6аполнил весь его рот, а странное ощущение тепла потекло по туловищу. Судорожно зажав рот рукой, Ван то ли икнул, то ли рыгнул от неожиданности, и вдруг расслабился.
Это не было вкусно. Это было как-то удивительно. И почему-то хотелось еще.
Но когда Яо снова попытался поднести чашку ко рту, его вдруг сильно качнуло, и он был вынужден опереться ладонью на чабань, чтобы не упасть.
«Я, как это… пьян, ару ка?»
Его лицо запылало от смущения. Яо не нравилось показываться иностранному гостю в таком состоянии, ведь это означало страшный позор всей его нации!
Он попытался выпрямить спину, но не смог, и продолжал смотреть на свои колени. За сегодняшний вечер непьющий Китай выдул полбутылки водки, а потом решил добавить к ней немного виски. Хрупкий организм был в ярости, и разрывал грудь Вана сильной икотой, которую тот тщетно пытался сдержать.
На очередном «ике» Яо, наконец, выпрямился, и грустно посмотрел на притихшего ребенка. Худое лицо Китая пылало пьяным румянцем, но в то же время как будто немного позеленело. Он чувствовал себя хуже некуда, безумно хотелось спать и почему-то плакать.
В секунду Вану вспомнилось все ужасное, что происходило с ним за долгую жизнь. Слезы подступили к глазам, и, чтобы сдержать их, Яо дрожащей рукой поднес чашку к губам и снова глотнул. Он надеялся, что, если совсем напьется, то заснет, и все закончится.
Авторитет и его образ в глазах юного гостя Китая более не волновали.

Ван чувствовал себя, мягко выражаясь, не в своей тарелке. Было ли то влияние виски, усталости или какой дух предков разозлился на пьянствующего без повода китайца, но он вдруг разом перестал понимать, что же хочет от него Ирландия, и неожиданно для себя даже стал бояться ребенка. Все, что было невозможно понять, неизменно вызывало у Вана страх – суеверный средневековый страх, от которого тот с удовольствием бы избавился, если бы только мог. К тому же, опять же нужно припомнить удивительную внешность пришельца, делавшую его в глазах китайца похожим на инопланетянина.
Во взгляде изумрудных глаз мелькала ярая злость, причину которой Китай не мог понять несмотря ни на какие усилия – а когда злости не было,  был смех, вернее, смешок. Мальчик… смеялся над Китаем?
Возможно, негативные переживания на мгновение успели даже отразиться где-то в глубине влажных янтарных глаз, ведь Ирландия вдруг потянулся через чабань (что было не слишком-то вежливым) и дотронулся до плеча китайца, из-за чего где-то в глубине угасавшего здравого смысла Яо промелькнула мысль, что он может испортить шелк ханьфу грязными руками.
Вдруг ставший пугающим взгляд впился в Вана почище кошачьих когтей, а детский голос произнес, весь пронизанный отвратительной насмешкой:
- Полно вам, не травите себя, Господин, лучше сделайте небольшой перерыв. Злоупотребление алкоголем, увы, большая проблема там, откуда я родом, и это не ведет ни к чему хорошему, а только позорит мой доблестный народ. У вас, на Востоке, выпивать не принято?
Мгновение – и сознание Яо вдруг окончательно померкло, вместе с остатками здравого смысла. Поставив чашку на чабань, он немного грубо отвел детскую руку, переживая за одежду (чего бы, разумеется, в жизни не сделал, будь он трезв) и проговорил, с непонятным вызовом глядя куда-то вдаль, над макушкой Патрика.
-Выпивать – нет, ару. У нас на востоке либо не пьют, либо пьют как свиньи, ару йо. Вот я – первый вариант, то есть, пытался им быть, ару.
Угрюмое лицо китайца стало еще угрюмее, когда из его прически вдруг выпал еще один локон. Разозлившись, а точнее, впав в нездоровую пьяную ярость, Ван резко сорвал с головы главную шпильку, державшую все великолепие остатков сложной прически, и положил на стол.
Сплетенные локоны дрогнули и стремительно рассыпались по узким плечам мягким каскадом, слегка завиваясь от того, что долгое время были скручены, и закрывая лицо. Волосы Китая оказались куда длиннее и гуще, чем могли показаться ранее, и сам он, лишенный тяжеловесных цветов и узоров в волосах, вдруг стал выглядеть куда красивее. Вся его фигура вдруг стала казаться куда более элегантной, даже неземной, эфирной, лишенной бывшей ранее тяжести. Совершенно неожиданно стало понятно, что сложные переплетения прически совсем не шли Яо. Можно сказать, что лишь сейчас он предстал перед Патриком во всей красе.
Решительным жестом откинув волосы с лица, Ван сильно наклонил голову к правому плечу и произнес приторно-сладким тоном:
-Кажусь ли я тебе красивым, Патрик, ару ка?
Удивительным было даже не то, что Ван вдруг обратился к ребенку по имени (которое он даже не помнил когда узнал), а то, сколько неясной горечи прозвучало сквозь фальшивую сладость. Ван, недовольный недостаточно лживым тоном, вдруг встал и заходил по комнате, нервно пощипывая края рукавов ханьфу.
У взрослых стран были взрослые проблемы – особенно если этим самым странам хоть чуть-чуть повезло с лицом. Но самыми тяжелыми воспоминаниями Яо были те годы, когда он сильно походил на Ирландию, был таким же маленьким и беззаботным мальчишкой с короткими, редкими волосиками, носившимся по бескрайним степям как сайгак, таскавшим добродушных панд за уши. Патрик страдал от того, что из-за чрезмерной заботы со стороны семьи он был изолирован от мира – Ван часто мечтал о том, чтобы кто-нибудь изолировал его.
На самом деле, быть свободным и одиноким совсем не круто. Да, никто и никогда не порол Вана за проделки, но из-за этого ему приходилось самому понимать, что хорошо, а что плохо, и порой результаты этого понимания были пострашней невозможности присесть. Самым страшным было то, что чаще всего Китай понимал, что же именно «плохо» слишком поздно, когда последствия его поступков было уже не отменить. Путь становления китайской государственности – путь горьких слез, крови и боли, и сейчас, на момент жизни Империи Мин, Китай понимал, что испытал еще не все уготовленные ему переживания, и страдал от страха перед будущим. Он вообще боялся очень многого.
…И куда страшнее было невольное знакомство ребенка с насилием. Он видел войну и смерть перед своими глазами, буквально в шаге от перепуганного детского лица проливались литры крови, однако, куда болезненнее было насилие, направленное непосредственно на маленький Китай. Маленький, одинокий ребенок в обществе аборигенов. Потому он и боялся, потому он и прятался от народа так долго и так упорно. И, вполне возможно, потому он и стремился так окружить заботой всех окружающих детей – Ван слишком явно представлял, какая судьба уготовлена всем беспризорникам, особенно если они хоть чуть-чуть хороши собой.
Глаза китайца невольно наполнились слезами, но он грубо отмахнулся от наплывших переживаний и резко прервал свои расхаживания, прямо напротив Ирландии, сверху вниз глядя на того все еще печальным, но нездорово пылавшим от алкоголя взглядом.
-Так я красивый, ару ка? – требовательно повторил свой вопрос Китай, ясно давая понять, что ответ «нет» не принимается, и вдруг резко опустился на колени, и, прямо через стол, по-кошачьи пополз к Ирландии, красиво прогибаясь в спине и с вызовом заглядывая в изумрудные глаза. Верхний слой ханьфу упал с плеча, оголяя более светлый нижний, а воротник сбился, оголяя шею. Сам Ван стремительно перелез через стол и пугающе сильно приблизил свое лицо к лицу ребенка.
От Яо по-прежнему пахло восточными травами, но теперь от него еще и сильно разило алкоголем. Горящие нехорошим пламенем глаза были мутными, худые щеки пылали болезненным, пьяным румянцем, а губы бессильно приоткрылись, обжигая кожу мальчика дыханием, и еще сильнее источая едкий алкогольный запах. Лишь только нервно дрожащая бровь обличала истинное ужасное расположение духа Яо, но вряд ли тот, на кого в буквальном смысле запрыгивал взрослый мужчина, стал бы смотреть на его брови.
Сильно – и немного сдавленно – выдохнув прямо в губы Патрика, Ван дрожащими пальцами впился в его плечо, сжимая ткань и немного впиваясь в кожу ногтями, и вдруг качнулся, случайно и совсем легко соприкоснувшись с детскими губами, и рухнул на узкое плечо головой, как мешок картошки.
Из глаз китайца ручьями брызнули так долго сдерживаемые слезы, он весь затрясся, горько рыдая, выпуская через всхлипы большую часть всей боли, накопившейся в нем. Отпустив сжимаемое плечо, Ван крепко обнял ребенка, прижимаясь к нему, сильно стискивая его талию и вытирая горячие слезы о ткань его одежды, крича или даже вопя со всей силы, забыв о том, что его не должны были услышать.
В глубине души Яо сильно хотел, чтобы сейчас на месте ребенка был кто-нибудь другой, но сделанного, как говорится, не воротишь.
Он плакал почти совсем так же, как немногим ранее плакал Ирландия, только Ван был не в силах даже пытаться зажать рыдания, и просто бился от них как от резкой боли, стараясь спрятаться в маленьком плече. Литры крови, тысячи криков, годы боли, скопившиеся в хрупком Яо, образовали страшный, гниющий комок печали, отравлявший его жизнь своим ядом, сейчас выводимым из стенающего тела вместе с пьяными рыданиями. Его била мелкая дрожь, он весь трясся, как лист на ветру,и рыдал, горько, с нечеловеческой болью в груди и горечью в горле.
Но постепенно слезы прекращались. Яо нравилось чувствовать худенькое детское тельце под своими руками, от едва различимого мальчишеского дыхания становилось спокойнее, и таким образом Патрик, сам того не зная, помог Господину справиться с накатившей истерикой. Яо еще раз громко и жалобно, как тонущий котенок, всхлипнул, и, наконец, оторвался от промокшего насквозь плеча, хотя последние, безболезненные слезы еще стекали по его бордовым от алкоголя и рыданий щекам.
Две или три минуты он, оставаясь полностью недвижимым не считая струящейся по щекам жидкости, смотрел на Патрика, не обращая внимания ни на что вокруг, включая даже самого мальчика, а потом вдруг звонко и тепло поцеловал то плечо, на котором почти только что рыдал, и повернулся к чабаню.
Рука Вана сама нашла чашку с виски, правда, чашку Патрика, но Яо уже не разбирал, что есть что. Чашка была полна – а остальное китайца не волновало. Он, предварительно минуту пробуя запах напитка, вовсе не думая о правилах пития виски, а скорее из простой привычки, резко опрокинул жидкость в себя.
Тело заполнилось приятным теплом, и Китай невольно улыбнулся сам себе. Очень скоро он сам взял бутылку и снова напомнил чужую чашку, и снова осушил ее. Иногда еще душившие китайца всхлипы совсем прошли, стало даже жарко. Ван встал, и, отходя ближе к воде, праздным тоном поделился ощущениями  Патриком:
-Жарко, ару.
И вдруг, вздрогнув и на мгновение замерев, Ван грациозно обернулся к ребенку и как-то особенно по-змеиному произнес, чуть покачивая плечами.
-Так я красив, ару ка?
Прежде, чем ребенок ответил, Китай вдруг стремительно развязал и бросил широкий пояс ханьфу. Верхняя часть кимоно, уже давно державшаяся на одном только честном слове, с тихим шелестом упала к ногам, а один его рукав даже оказался в озере. Ван, оставшийся только в нижних слоях, еще более сильно выгнулся в спине и неожиданно страстно посмотрел на ребенка, улыбаясь краешками рта и одновременно закусывая нижнюю губу, и тихо, с похотью и страстью в голосе произнес, проводя рукой по вороту кимоно.
-Я красив, ару.
Тонкие пальцы пробежались вниз по ткани, к тонкому пояску, а на лице китайца зажглось еще более пошлое выражение – ему было вовсе не просто жарко.

Впрочем, упомянутое пошлое выражение Патрику пришлось лицезреть недолго. Яо отвернулся, переведя пылавший смесью страсти и смущения взгляд на скудную природу чайной, представ перед гостем спиной – безусловно, красивой, но в то же время этот жест был крайне невежливым и будь Ирландия азиатом, то мог бы оскорбиться– и продолжил раздеваться, уже почти не думая о том, что и зачем он делает.
Порой человеческие и не только страхи сидят настолько глубоко в подсознании, что сам человек не может чувствовать и понимать их, и часто даже не догадывается об их существовании, о том, что они день за днем немного и незаметно влияют на его поступки и мысли. Оглядываясь назад, Ван полностью убеждался в том,  что уже давным-давно забыл все ужасы, пережитые им в детстве. Но то, что он делал сейчас, ясно давало понять, что что-то токсичное и ядовитое, какое-то пятно с тех времен осталось на сознании и сердце Яо до сих пор, и именно оно, как призрачное напоминание о былом, заставляло его сейчас делать то, что он делал, несмотря на дикость и неуместность этого поступка. К тому же, здесь имел место алкоголь, усугубивший влияние этого яда воспоминаний.
Шелковый пояс с тихим шелестом развязался и скатился вниз по ткани кимоно, как дрессированная змея покорно улегшись у ног Вана. Легкого касания хватило, чтобы и второй слой ханьфу, дрогнув, спал с плеч и тихо устремился к полу. Чем обнаженнее становился Яо, тем лучше прочитывалась его худая, мальчишеская фигура, тем моложе и проще он казался, из чего-то удивительного стремительно превращаясь во что-то обычное – обычное, и прекрасное в своей обычности, словно желанное для каждого, кто мог видеть его. Это была именно та красота, которую любили воспевать поэты – красота, заложенная не в лице или теле, а скорее в движениях и манерах, соблазнительной подаче себя "на стол" – том, что так чудесно удавалось в данный момент Вану, в котором после виски вдруг проснулся спавший всю его жизнь обольститель.
Китай сам не заметил, когда начал покачиваться в такт неслышной музыке, звеневшей в его пьяной голове. Он просто продолжал постепенно раздеваться, освещенный светом яркой луны, окруженный ореолом восточного очарования, напевая себе под нос что-то невразумительное но мелодичное, и ритмично покачивая плечами и бедрами. Но, хотя он и был глубоко в себе, ни на минуту Ван не забыл о своем госте, рассеянно и немного возмущенно наблюдавшем за этим странным, неуместным танцем, ни на мгновение не мог Китай и представить, что находился сейчас один. Ведь, отчасти, без зрителя все шоу не имело смысла.
Сквозь звучавшую в голове музыку не пробивались слова, обращенные к нему, но взгляд изумрудных глаз настолько жег спину, что не нужно было даже поворачиваться, чтобы понимать, что на тебя смотрят. И Яо не поворачивался, а только продолжал спокойно и размеренно, как величавый грациозный павлин, пританцовывать и напевать, неосознанно ассоциируя себя с этой прекрасной птицей, императором всех птичьих, королем императорских садов. Такой же излюбленной диковинкой, как и желтоглазый Ван, таким же мнимо свободным питомцем, каким был Китай в этом дворце, в этом изобилии золота и украшений. Впрочем, и до постройки Запретного Города Китай уже давно был всего лишь зверьком на привязи, и даже почти смирился с этой оскорбительной участью.
Он уже давно не стоял на месте, он действительно танцевал, словно выступал на сцене, по пути скидывая с себя остатки одежды. Ван двигался плавно и нежно, ведомый одному ему понятным мотивом, так ловко ставя ноги и руки, словно исполнял хорошо заученный танец. Его движения действительно были похожи на танец павлина, часто показываемый ему в исполнении императорских наложниц, которые пытались с помощью изысканных движений поведать историю красоты, жизни и смерти удивительной птицы, но все же он был изменен – Китай стоял спиной к зрителю, Китай раздевался. Впрочем, если бы император увидел любимца сейчас, то признал бы, что этот способ танцевать ничуть не хуже классического, пусть и исполнялся совсем не девушкой.
Сделав элегантное па, напоминавшее взлет птицы, Яо немного прогнулся в спине и на мгновение замер. Его лицо оказалось чуть повернуто к Патрику – и можно было заметить, что глаза китайца плотно закрыты, несмотря на опасную близость с озером и опасно неровную землю, выложенную кривыми камнями. В любой момент Ван мог ступить в воду или споткнуться, и это было бы невесело – но он не думал об этом сейчас. Чего ему действительно не хватало – так это какого-нибудь пилона, вокруг которого экзотический стриптиз был бы совершенен, а так же какой-нибудь приторно-пошлой и противно-восточной музычки. Но никаких подходящих шестов в чайной не было, равно как и никаких извращенных оркестров.
Китай обернулся вокруг своей оси, опустился на колени, и снова легко поднялся. Так павлиний хвост припадает к земле и снова распускается, на секунду становясь серым шлейфом, а потом вдруг поражая пестротой и величием. Но вместо хвоста здесь было последнее кимоно, скользнувшее по спине в тот момент, когда Ван выпрямлялся, окончательно открывшее плечи и завершившее раздевание. Конечно, оно было далеко по величественности до павлиньего хвоста или хотя бы верхнего кимоно, уже давно покоившегося на земле, но тем не менее соскользнуло с таким величием, словно было императорским одеянием лунпао.
Последнее кимоно на секунду задержалось на локтях. Ван, грациозно повернувшись к Ирландии лицом, взмахнул рукой, скидывая его и отбрасывая в сторону. Шелк тихо прошуршал по обнаженной коже, и упал в озерцо, мгновенно вымокнув и накрыв собой воду словно тончайшее одеяло. Китай же остался с совершенно обнаженным торсом, в одних штанах, которые за одежду можно было вообще не принимать. Тем не менее, замерший на мгновение вполоборота к Патрику, с вытянутой вперед правой рукой, почти обесчещенный и сам собой же униженный, он вдруг напомнил себе какую-то величественную римскую статую, только вместо сандалий у него были неудобные китайские туфли. Кстати, эти туфли…
«Отмерев» и зло посмотрев на ноги, Ван грубо скинул обувь, безжалостно отправив вышитые жемчугом туфли в неопределенный полет в стену, и наконец, перестал перед Ирландией в одних только штанах, которые на современный взгляд можно было бы назвать трусами. Ван впервые показывался кому-то столь обнаженным, не считая слуг, помогавших ему совершать омовения. Но перед ними Яо точно не раздевался так театрально и красочно…
Неожиданно ему стало до тошноты противно от самого себя. Что он только что сделал на глазах у невинного ребенка? Чего он пытался добиться, проводя это пошлое шоу, снимая с себя одежду, да при этом еще и исполняя некое подобие танца? О чем он вообще думал, что двигало им, что побудило на такое поведение? Ведь он всегда так тщательно оберегал детскую непорочность, до ханжества осуждая любые проявления плотской любви на людях – да что проявления, даже брошенное вскользь словцо о демографии уже вызывало у Китая гнев, а здесь он вдруг сам творил черт знает что, да еще и перед малолетним иностранным гостем, к которому уже было проникся братской симпатией!...
Противно стало настолько, что Ван сморщился и отвернулся от Патрика. Хорошо, отчасти можно сказать, что Ирландия уже видел его голым – в тот момент, когда Яо вел мальчика в павильон под своей одеждой – но то, что натворил Китай теперь, было куда серьезнее, чем простое оголение на людях. Неужели он пытался… соблазнить маленького Ирландию? И чего только стоил тот дурацкий вопрос, столько раз повторяемый Ваном? Каким он точно не был в данный момент, так это красивым.
Ван не понимал, с чего это вдруг он все это устроил. Это было настолько не в его характере, что он вполне был готов поверить, что в его теле поселился какой-то злой дух или демон. Злой дух, заставлявший его творить неподобающие вещи перед ребенком. И в самой глубине своего сознания китаец даже знал имя и вкус этого демона, но что-то непобедимое мешало ему это признать. Настолько мешало, что продолжать бесполезное сражение с ним казалось бесполезным. Если бы он не стоял сейчас в одном белье, то можно было бы, конечно, попытаться что-то изменить, объяснить, как-то вернуть тот авторитет, которым он должен был обладать в глазах иностранца. Но к сожалению сейчас толку оправдываться уже не было, и Ван не только  понимал это остатками разума, но и алкоголь в его крови говорил то же самое, утверждал, что терять уже нечего, что ниже, чем пал Китай, уже ничего нет, а значит можно творить любые безумства – ведь терять все равно уже нечего. Другой вопрос, что придумать что-то белее безумное, чем все то, что Китай творил в этот вечер, он был уже не в силах. Или?...
Все это время безучастно стоявший с безвольно опущенными плечами, он вдруг сорвался и быстрыми, рваными шагами подошел к чабаню. Здесь Яо не глядя нащупал неоткрытую бутылку, и, крепко впившись в горлышко, подхватил и прижал к себе. Это ему еще пригодится, куда бы он не собрался идти.
Затем китаец приблизился к Патрику и протянул к нему свободную руку. Ван попытался на минуту сосредоточить в ладони все тепло и всю нежность, какие еще плескались в его отравленном алкоголем организме, и, чуть наклонившись, аккуратно взял мальчика под локоть, так, словно Ирландия был сделан из чистейшего горного хрусталя. Но ни тепло, ни аккуратность, исходившие от пальцев, не могли скрыть усталости и печали, фейерверками сверкавших в глубине янтарных глаз, которые Китай не подумал спрятать, и которыми отрешенно, еще более по-птичьи, чем обычно, смотрел сейчас на гостя.
В любом случае, он уже решил, а его решения не рассматриваются, а выполняются.
Легко, стараясь не причинить ребенку ни капли боли, Китай потянул Ирландию вверх, заставляя того встать на ноги, и, с налетом знакомой отеческой нежности убирая с мальчишеского лба рыжие кудри, произнес, глухим и отрешенным голосом:
-Я покажу тебе что-то удивительное, ару.
Еще секунду губы Яо были раскрыты – он хотел принести извинения за этот пошлый стриптиз, устроенный им в минуту пьяного безумства, но слова застали в горле, и только все еще отрешенные глаза на мгновение осветились пламенем раскаяния.
Наконец, резко, неестественно тяжело оторвав взгляд от гостя, Ван потянул его прочь из чайной, даже не потрудившись одеться, решив, что думать и заботиться ему больше не о чем, держа путь в запутанные коридоры Запретного Города к выходу из дворца, к лунному свету и свежему, прохладному ночному воздуху, которых так не хватало разгоряченной виски груди.